— Справлюсь!
— Возле котелка… — смеется Пахуцкий.
Где-то из-за наших спин с густым шипением взлетают одна за другой две зеленые ракеты. Оставляя за собой световые полосы, скатываются к земле и гаснут. А нам еще с полкилометра к нашей исходной, откуда должны начать «прочесывание».
— Быстрее! — кричу хлопцам. — Быстрее!
Тянет заглянуть к минометчикам, расспросить Перепелицу о Чопике, но времени нет…
В небе еще не погасли звезды. Но уже близится рассвет. Тумана нет, но над селом, в низовье, висят густые космы серо-черного дыма от пожарищ. На мостике через ручей лежат в разных позах четыре гитлеровских вояки. Уже застыли. Молоденькие…
— Видно, действительно из «детской дивизии», — проходя мимо них, говорит Орлов.
— Эта «детская» наделала нам хлопот не меньше взрослой, — едва слышно голос Губы.
— Николай, не отставай! — оборачиваюсь к нему, замедлив шаг.
— Считай, Стародуб, что двое из тех, кого я заменяю, — далеко впереди, ну а третий — немножко отстал… никак не вылезет из грязи.
— И третьему отставать нельзя! Давай вперед, быстрее!
— Сапоги застревают в грязи. Слишком большие.
— Портянок побольше наматывай, — кто-то советует.
— Ой горюшко ты мое. — К Губе подходит Пахуцкий, берет того под мышку и вытаскивает на травянистую межу. — Теперь топай скорее, да в болото не лезь, засосет. Не будем и знать, куда девался «богатырь».
Разделились на две группы. Каждая прочесывает свою сторону улицы. Она — крайняя, за ней лежат весенние, еще не тронутые поля.
Слаженно двигаемся между стожками сена или просяной соломы в овинах, крича:
— Эй, кто там, выходи!
Тишина. Тогда для большей уверенности даем короткие очереди из автоматов по стожкам. Затем двигаемся дальше.
В одном сарайчике после нашего оклика: «Эй, кто там?..» — что-то зашелестело в соломе и потом кто-то громко чихнул.
— Вылезай, паскуда! Вылезай! — громко гаркнул Губа с нескрываемой радостью, что ему первому посчастливилось «выудить» фрица.
— Вылезай! — на всякий случай отступил за порог, держа наготове автомат.
Мы прибежали на его выкрики. Просветили двумя карманными фонариками. Нас охватило удивление, а Губу — разочарование, когда из сарая вылез облепленный соломой и остями здоровяк Шуляк. Тот Шуляк из роты управления, которому сержант Перепелица дал по зубам…
— Ах ты стерва паршивая! Так ты воюешь! — закипел Губа от горечи, что не поймал фрица, и от возмущения, что этот трус отлеживался в чужом хлеву, когда его товарищи гибли в бою. — Ну-ну, увидим, что ты запоешь перед трибуналом… А пока что пойдешь с нами… Если будешь пытаться уклониться от боя или спрятаться — пуля в затылок без предупреждения! Слышал?
Шуляк что-то мямлил, мол, он уже после боя, После того как штабных в плен забрали, спрятался, чтобы и самому туда не попасть. Но его оправданиям не верили.
Приближаемся к белому двухэтажному дому, где находится — или находился — штаб нашей бригады.
Недалеко от входа тлеют каркасы двух сожженных машин. Еще тянутся голубоватые струйки дыма. Около двери лицом вниз лежит наш боец, на ступеньках еще два.
Заходим в полуподвал, осматриваем одну комнату — темно и пусто, в другой — едва мигает нагоревшим фитилем гильза-«молния», которые теперь называют «катюшами». На столах, на полу разбросаны, затоптаны грязными сапогами бумаги. А в почетном углу этого просторного помещения, где хранилось как святыня знамя бригады, где был пост номер один и на карауле стояли лучшие воины части, в том углу лежит окровавленный боец, сжимающий в руках оголенное древко. Древко — без знамени.
Все опустили глаза. Лица стали печальными: косвенно и мы виноваты в том, что случилось. Теперь нас расформируют, рассуют куда попало…
Открываем двери в круглую комнату. Здесь при мрачном свете «катюши» копается возле бумаг какая-то молодая женщина. Ее голова обвязана старым клетчатым платком. В такие платки заворачивают в деревне маленьких детей, наверное, они теплее, чем одеяло.
— Вы как сюда попали? — посматриваю на молодицу, на ее облезлый плисовый бурнус.
— А вы почему пришли так поздно? — оборачивается к нам круглое с курносеньким носиком лицо. В глазах укор и слезы.
И по голосу, и по виду узнаем Шуру — Шурочку-машинистку. Она в бригаде старожил, со времени ее формирования.
Наперебой расспрашиваем, как все произошло.
Из ее рассказа выходит, что случилось все внезапно, нежданно-негаданно. Когда в том конце села вспыхнули среди ночи избы и началась стрельба, то здесь были покой и тишина.