— Мы были уверены, что им сюда — через все село — не пробраться. Сидели работали. Я допечатала общую сводку. Было уже больше двух. Выхожу во двор, подышу, думаю, свежим воздухом, а то так начадили табаком, что даже голова разламывается. Далеко от штаба не отходила — боялась. Как-то тревожно, жутко… Дойду до ближайшей избы — и назад. Туда и обратно. По прошлогодней траве невязко. И вдруг — когда я как раз была возле избы — слышу: в штабе стрельба, крик… Взрывы… В первое мгновение хотела броситься туда, на тот крик. Сделала шаг — и остановилась. Возле штаба перекликались немцы. Вспыхнули наши машины — одна, вторая. Я шмыгнула в тень, а потом — в сени. Схватила какое-то тряпье, которое лежало в сундуке. Быстренько натянула на себя, — отводит полусогнутые руки. — Вот, как видите. Взяла помойное ведро, выбежала во двор. — Шура облизывает запеченные, сухие от волнения губы и привычным движением, как поправляют пилотку, чуть дотрагивается до своей головы. — Машины пылают, и видно как днем. Стою смотрю сюда от избы, а подойти никак не отважусь. Мне кажется: то, что я военная, даже сквозь эти тряпки видно. Да и сапоги те на мне военные. Стою в тени. Потом вижу: по одному, по два выводят во двор наших штабных. Торопятся. Неужели, думаю, вот и расстреляют всех? Бросилась бы на тех паразитов, но у меня же ни пистолета, хотя бы плохонького, ни гранаты. Ничего. А что сделаешь голыми руками? Да и их — десятка три. — Снова облизывает губы. — Сбили наших в кучу, как стадо, и погнали… У немцев были и убитые и раненые, никого не оставили — забрали всех… Когда исчезли в темноте, вот тогда я бросилась сюда… Ну, сами видите, — обводит взглядом комнату, — как они похозяйничали…
— Что, и начштаба в плен попал? — первый приходит в себя Губа.
— Да нет! — с нескрываемой радостью отвечает Шура. — Еще вечером подполковника Барановского, его помощника и нескольких начальников отделов вызвал к себе Фомич. Поехали на двух бронетранспортерах…
Сняла толстый платок, поправила рукой светлые, коротко остриженные волосы.
Даже при таких обстоятельствах, видно, хочется ей прихорошиться.
— Может быть, потому так и случилось, что командиры уехали, — полутаинственно, будто доверяла нам свои догадки, сказала Шура. — Они же взяли с собой десять бойцов, которые должны были охранять штаб…
— Не десять, а двенадцать, — тихо, но басовито прогудел Шуляк где-то из-за двери.
— …и оба бронетранспортера, которые всегда были на охране штаба.
— Майор Быков с Барановским поехал или к врагам попал? — спрашиваю.
— Поехал… — И уже мрачнее: — Кроме наших штабистов немчура схватила и капитана Чухно, и лейтенанта Зыкина, которые были здесь по служебным делам.
— А Петю Чопика, ну что сидел здесь на «губе», не видела? — спрашиваю.
Шура крутит головой и разводит руками:
— Как будто нет… Да разве ж всех распознаешь, когда такая катавасия случилась…
Убрав тела часовых, мы дальше прочесываем улицы.
— Быстрее шуруйте и — вперед! — кричу ребятам. — Нечего долго рассматривать, мы же не на экскурсии…
А у самого не выходит из головы: что же будет с бригадой, если не отыщем знамя?.. И вместе с тем думаю о Чопике и капитане Чухно. Хочу представить, как это они сейчас идут в сопровождении многочисленной охраны, — хорошую же рыбку фрицы поймали, такое не часто бывает! Идут под черными дулами вражеских автоматов. Чопик наверняка хочет драпануть. Он рыщет глазами, выискивает щелочку, через которую можно было бы проскользнуть. Ловит ухом каждый звук, чтобы сориентироваться, где же наши, а где враги? Куда бежать, где искать укрытия и защиты? Думаю, что он далеко не пойдет — рванет. А там что будет — то будет… А Чухно? Нет, тот не добежит. При его комплекции это исключено. Не побежит, не прыгнет через забор, не станет продираться через самые густые заросли, где колючий терн может поцарапать до костей, не шмыгнет, как ласочка, под воротами. Одним словом, что может сделать Чопик, на то не способен капитан.
Но ведь и Чухно не хочется идти в плен не меньше, чем Чопику! Какие же у него надежды на спасение, на побег? Пусть он будет самым смелым, но попытка к бегству у него на девяносто девять процентов закончится неудачей. Так вот, надежда одна: что мы спасем.
Он, наверное, сейчас, идя рядом с Чопиком, завидует его молодости, его ловкости, его самообладанию в самых сложных обстоятельствах. Он же Чопика знает хорошо, знает, на что тот способен, на что может отважиться. Помнит ли Чухно ту обиду в виде тыквы, что преподнесла ему Галина — сестра Чопика?.. Интересно, как они посматривают друг на друга: как враги или уже как старые знакомые? Ведь перед лицом смертельной опасности мелкая вражда исчезает.