— Товарищи воины-гвардейцы! — громко прозвучал голос комбата. — За умелые боевые действия, за храбрость, отвагу, проявленные вами в минувшем бою, от имени командования бригады, от имени командования батальона и своего имени объявляю вам благодарность!
Мы слаженно выкрикиваем: «Служим Советскому Союзу!»
Как только стихли наши раскатистые голоса, комбат сделал два шага вперед, будто боялся, что его не все услышат, и громко сказал:
— Нынешний бой был не легкий. Много наших гвардейцев пало смертью храбрых в этой Ромашовке… Печальным, даже, я бы сказал, позорным для всех нас было пленение работников штаба бригады. Хорошо еще, что мы их быстро отбили у немцев… Но самое главное то, что знамя нашей добровольческой бригады, ее честь и слава, не попало в руки врага. Его спасли наши воины, спасли, рискуя жизнью! За это им большая благодарность!
По шеренге прокатились облегченные вздохи, кто-то негромко воскликнул: «Молодцы!» Но о ком шла речь — мы не знали: имена бойцов, спасших знамя, комбат почему-то не назвал.
Переступив с ноги на ногу и поправив кобуру пистолета, капитан Походько продолжил более суровым тоном:
— Мы свою задачу выполнили: враг не прошел к Тернополю, не ударил в спину красноармейцам, которые сражаются за Тернополь, штурмуют его… И нам отныне предстоит штурмовать вражеские укрепления и, если хотите, вражеские крепости. А это намного тяжелее, чем сидеть в обороне. Значит, надо быть готовыми ко всему… Желаю удачи! А теперь — по машинам! — Резковато повернулся по армейской привычке через левое плечо и, слегка прихрамывая на левую ногу, пошел к своей неразлучной с ним сабле, которая одиноко торчала в земле неподалеку от шеренги.
Лейтенант Покрищак созвал командиров подразделений, наверное, для выяснения каких-то штабных дел.
Прозвучали голоса командиров рот.
Минометчиков и пэтээровцев повели к машинам, а те — словно кони, что, почуя дорогу, уже пофыркивали клубами сизоватого дыма.
Мы, автоматчики, строим догадки: кто же спас знамя? — идем к штабу бригады, где нас ожидают танки. Покрищак во главе колонны ступает широко, едва успеваем, чтобы не отстать.
— Какого черта так спешим? — сопит Губа, а потом смущенно замолкает.
Мы тоже молчим. Но Николай не выдерживает и снова ворчит:
— С тех пор как в армии — все бегом, бегом, бегом, — ни прилечь, ни присесть. А куда? На тот свет никогда не поздно.
Молчим.
Губа тоже минуту-две молчит, но дальше, видно, уже не выдерживает:
— О каких это крепостях говорил комбат, а? — крутит туда-сюда головой, ожидая, кто же ответит.
— Ну, может быть, о Берлине, — откликается длинноногий автоматчик. — Это же оплот фашизма.
— Тю, олух, — сердится Николай. — Где, к черту, Берлин еще… Он говорил, что сейчас придется штурмовать, а не когда-то… Дошло?
— Может быть, комбат имел в виду Каменец-Подольский? — нехотя вмешивается в разговор Пахуцкий. — Там есть старая крепость, которую еще Богдан Хмельницкий штурмовал. Основана она еще в четырнадцатом столетии. Сначала была деревянной. А впоследствии выложили каменную. Ей уже четыреста лет…
— Крепкая? — выглядывает из-под шапки Николай.
— А черт ее знает, будто я штурмовал ее вместе с Богданом.
Губа оглядывается назад, затем останавливается.
— Ты чего? — кричит старшина Гаршин, который замыкает подразделение.
— Нужно было бы веревку захватить на колодезном барабане, — поясняет Губа, — да далеко возвращаться…
— Если надумал «покачаться», так и ремня будет достаточно, — подталкивает Николая Гаршин.
— Да не для того… Понимаете, я читал, что при штурме крепостей привязывают к веревкам большие крюки и забрасывают их на стену. Затем по веревке залезают на ту стену и бьют врага…
— Я тебе, Николай, лестницу подставлю, — отзывается Пахуцкий, — только бы ты самый первый полез… Представляете себе, ребята, снимок или картину с подписью: «Герой Николай Губа штурмует вражескую крепость…» Ой, умру от смеха, — гогочет Макар.
— А ты чего смеешься? — обижается Николай. — Я буду нести веревку, а кто-то посильнее меня полезет по ней на штурм. Это и есть взаимовыручка…
— Ну, ты молодец, Николка, — хрипловатый голос Гаршина, — ты понял комбата правильно…
Около штаба — десятка полтора «тридцатьчетверок». Ни автомашин, ни бронетранспортеров, ни пленных, которые час или два тому назад запрудили подворье.
— Вот только и отдых что на броне, — восседает Губа позади башни. Приспособив тренчик к ремню, привязывается им к скобе. — Хоть и надышишься выхлопных, зато можно подремать. Я и от «ХТЗ» надышался за три года досыта. Насквозь прокопченный, как вобла…