Открылась крышка башни. Из люка почти до пояса высунулся старшина Марченко.
— Что, архаровцы, наверное, совсем застыли? — показывает белые красивые зубы.
— Да, почти, — откликается Губа. — Если с таким ветерком будете жать до Каменца, то мы вас скоро не догоним…
— Ну, этого не произойдет, — ныряет Марченко в люк и через мгновение протягивает нам флягу. — Полная. Причащайтесь, только смотрите, чтобы не уснули! — Понизив голос и чуть наклонившись к нам, добавляет: — Только что комбриг по рации приказал: никаких разговоров на башне, никакого движения, полная световая маскировка.
— А если приспичит? — интересуется Губа.
— У тебя же сапоги просторные, — гудит Макар. — Воспользуйся ими. Теплее будет…
— Стоим около Оринина, — продолжает Марченко. — Разведка докладывает, что здесь до черта немчуры… Нам сейчас ну совсем невыгодно вступать в бой. Отсюда до Каменца — раз плюнуть, так зачем же себя заранее обнаруживать? А нужно тихонько пробраться, по-партизански, неожиданно. Ну, а потом будет видно…
Уже совсем стемнело. Даже ближайшую «тридцатьчетверку», что стоит метрах в десяти от нас, не разглядеть. А мы все еще выжидаем, затаились, даже никто не чихает, не кашляет.
Вдруг где-то впереди тихо загудел мотор, отозвался и наш. Поползли. Сначала совсем медленно, время от времени останавливаясь, а дальше ход выровнялся.
Из открытого люка башни еле слышен тихий голос командира экипажа:
— Ребята, Фомич еще раз предупредил: максимум внимания! Всем быть готовыми к бою, но без разрешения, без команды — ни одного выстрела! Ни одного! Будем пристраиваться к немецкой автоколонне… В крайнем случае — ну, если подвернется какой-нибудь фриц, — действовать ножом, но без шума. Ясно?
Крышка опускается.
— Еще такого не было, чтобы обнявшись с немцем ходить. Додумались! — то ли осуждающе, то ли удивленно ворчит Губа. На него шикают все. И он теперь уже полушепотом продолжает: — А если кто-то из немчуры увидит или пронюхает, что в их колонне чужаки? Что тогда? Фомичу, да и танкистам, все равно. Их под броней ни из автомата, ни из пулемета не достанешь. Им такие опыты делать можно! А по нас шарахнуть — только мокрое место останется…
И я думаю о том же. Думаю и чувствую, как охватывает душу щемящая боль… Держа автомат наготове, выглядываю из-за башни вперед. Далеко от нас — наверно, в голове колонны уже немецких автомашин — тускло поблескивают синеватые огни фар. На некрутом повороте эти огни освещают длинную колонну крытых автомашин.
— Да их до черта! — вздыхает мне в ухо Николай.
— Именно потому Фомич и рискнул пристроиться к ним, что их много, — говорю. — Если бы их было десятка полтора или два, сразу бы заметили, что хвост удлинился… А это, видно, хозяйство не одного начальника, а нескольких. Потому из них никто наверняка и не знает, кому именно принадлежит хвост…
— Возможно, они уже и разгадали, что за ними едут враги. Разгадали, но молчат, боятся нас тронуть. Ведь что же они поделают против танков? — Николай какое-то время молчит, затем высказывает еще одно предположение: — А может, они думают, что мы их принимаем за своих, поэтому и не стреляем. Им это выгодно. Надеются хоть таким образом добраться до Каменца, ну а там…
Я соглашаюсь с его догадками, только бы он перестал бубнить. Но сам думаю, что они принимают нас за своих, потому и не паникуют, не разбегаются во все стороны. О, если бы они распознали, кто пристроился к их колонне, — разве все было бы так спокойно? Такая приключилась бы кутерьма!
В Довжке — это предместье Каменец-Подольского — отрываемся от немецкой колонны. Останавливаемся. Автоматчиков и танкистов собирают в голове колонны.
Комбриг в нескольких словах обрисовывает обстановку в городе, ставит задачу:
— Оседлать прежде всего дорогу, что ведет на Хотин и дальше на юг, в Румынию. Лишить таким образом врага возможности отступления. Вместе с другими частями корпуса освободить город, удержать его, пока подойдет мать-пехота. А сейчас — к бою!
Занимаем позиции между буртов картофеля и свеклы.
Впереди нас гудит широкий поток автомашин. Они, видно, очень торопятся. Двигаются в два-три ряда только в одном направлении — на юг.
За нашими плечами, совсем недалеко, «заиграли» две «катюши». Огненные снаряды врезались в длиннющий поток вражеского транспорта.
Один, другой залпы трех десятков танковых пушек, направленных в самую гущу потока, совсем расстраивают колонны противника. Доносятся оглушительные взрывы, щедро взлетает в темное небо множество горящих факелов. Они хорошо освещают широкую дорогу, плотно забитую войсками. Дорогу уже в нескольких местах наглухо закупорили огненные пробки разбитых и пылающих машин. Во вражеском стане началась паника.