Не останавливаясь, бросаем гранаты во вражеские пулеметные гнезда, бьем в упор из автоматов по немецким артиллеристам. Катимся дальше в гору, к городу, катимся, все сметая с пути…
Замедляем ход только в центре Старого города, и не потому, что утомились, — в такие минуты утомления никто не замечает, — услышали угрожающий рев танков. Оглядываемся: нас догоняют родные «тридцатьчетверки». Рядом с машинами двигается довольно большая группа автоматчиков Унечской моторизованной бригады.
Пришла помощь!
Теперь рассыпаемся на небольшие группы — следом за танками прочесываем кварталы.
Еще задиристо перекликаются автоматные очереди, еще кое-где уцелевшие оконные стекла дребезжат от пушечной стрельбы, а жители города выбегают нам навстречу. Обнимают, целуют, смеются, смеются и плачут. Плачут слезами радости — дождались своих…
XI
Вскоре подоспели и другие бригады нашего корпуса.
Врага выбили из города. Москва салютовала по поводу этого события. Но бои за город не кончились. Немецкие танковые и пехотные дивизии, очутившись в большом котле севернее Каменец-Подольского, очевидно, решили во что бы то ни стало прорваться на юг — к Румынии, которая тогда еще была гитлеровским союзником.
Собрав ударный кулак из частей, оказавшихся возле города, враг начал контрнаступление, особенно упорно атаковал в районе железнодорожного вокзала и дороги, которая вела на Проскуров…
Хотя штаб нашей бригады, как и штаб корпуса, обосновался в Старом городе, основные силы бригады были брошены в район Довжка и Подзамче.
…По дороге в Довжок нас, автоматчиков, завели в Старую крепость. Здесь разместился штаб нашего батальона и тылы.
Мирно вьется синеватый легкий дым над походной кухней, как вился он во время продолжительной стоянки в Брянских лесах и под Киевом, когда нам ничего не угрожало. Аппетитно пахнет жареным луком с салом. Вспоминается родной дом довоенного времени, вся в хлопотах мать возле печи и запах заправленного супа или толченой картошки… И не хочется верить в грохот пушек, который беспрерывно докатывается сюда с северной стороны города, не хочется верить в то, что там стоят насмерть наши боевые побратимы — свердловчане и пермяки. Не хочется думать, что через час, а может, и раньше, нам тоже придется выступать против «тигров», «пантер» и «фердинандов»…
Лейтенант Покрищак докладывает капитану Походько, что батальон выстроен. На левом виске Покрищака, почти у глаза, темнеет довольно большая — больше пятака — ссадина. Осколок немецкого снаряда скользнул по виску, когда штурмовали Турецкий мост.
Капитан Походько ставит перед нами новую боевую задачу: не дать врагу прорваться через рубеж нашей обороны в Довжке!
Нам дают время, чтобы пообедать, — и на Довжок.
Пока носимся с котелками и кружками, на площади, где только что стоял батальон, происходит сутолока… Выстраивают сотню, а может быть, и больше, пленных, которых здесь, в Старой крепости, освободила наша рота.
Они работали в одной из подвижных мастерских в районе Довжка.
Когда же «заиграли» «катюши» и началась стрельба, пленные прикончили своих надсмотрщиков и спрятались в укрытие, только бы немцы не погнали их дальше. Выждали, пока все понемногу утихло, а потом объявились…
Стоят они, с непривычки к солнцу щурят глаза, стоят в немецком тряпье — непохожие на своих.
— У нас нет сейчас времени детально разобраться, кто, где и когда оказался в плену. Разные бывают причины, разные обстоятельства. — Комбат немного помолчал, будто взвешивая то, что должен был сказать, и громче добавил: — Факт остается фактом: в плену вас заставляли работать на врага.
Парни в шеренге опускают глаза.
— Так вот, — продолжает капитан Походько, — вам можно сказать, выдался счастливый случай отомстить за это фашистам. Командование нашей части дает вам такое право. — Быстрым взглядом пробежал по шеренге. — Кто согласен, слушай мою команду: «Три шага вперед!»
Вся пестрая шеренга всколыхнулась и, продвинувшись на три шага вперед, замерла.
Комбат, немного помолчав, добавил:
— Поверьте мне, ребята, вам здорово повезло. Ведь не каждому выпадает честь воевать в такой части, как наша, — в добровольческой. Бойцы-ветераны расскажут вам ее историю. А я хочу предупредить вас, вернее — предостеречь: у нас трусов или паникеров нет. В самых трудных условиях держись, не смей позорить честь добровольца, честь гвардейца… Думаю, что если бы и объявился какой-нибудь трус, то его бы прикончили на месте свои же. Но таких — не было. Надеюсь, что и среди вас таких не найдется. Все!