Мы молчали.
— Тогда по местам! — скомандовал Байрачный, сворачивая карту.
Когда уже совсем стемнело, старшина Гаршин пригнал в овраг, что за нами, две автомашины. Одну — с продуктами и кухней на прицепе, другую — с боеприпасами, главным образом, для минометчиков. К тому же привез приятную новость, которая подбодрила нас лучше, чем наркомовские сто граммов: в Вишняки, где стояла только танковая рота, прибыл батальон «тридцатьчетверок».
— У нас за спиной уже полбригады! — оживился Губа. — Такой орешек нелегко будет раскусить немчуре, может и без зубов остаться…
— Там ожидают, что к утру подойдет еще и батальон майора Федорова. Кстати, с тем батальоном едут ребята из роты управления и наш Чопик с ними.
Гаршин об этом сказал так, что мы все почувствовали: скучает он по Пете-одесситу. Хоть тот иногда и приносит огорчения и командиру роты, и старшине, но компанейский парень, веселый, да и воюет так, что дай бог каждому…
Приказываю командирам отделений уложить половину людей спать, а половина пусть бодрствует на позициях — до полуночи. Потом сменить. За меня остается помкомвзвода сержант Орлов. Сам укладываюсь около своей ячейки на душистое сено. Небо уже густо усеяно звездами, но на западе еще розовеет тоненькая полосочка — около черного горизонта. Смотрю на восток — там багряно-тревожное зарево то растекается по небу, то угасает, будто дышит какое-то громадное огненное существо…
— Наверно, горит в Глинянах, — приближается легким, неслышным шагом Байрачный, — или в Золочеве. Но до Золочева отсюда далековато. Вряд ли чтобы так было видно…
— Где ни горит, — говорю, — а людям горе: строят годами, тянутся из последнего, а сожгут его эти бандиты за несколько часов… Вот тех поджигателей нужно не просто убивать, а вешать на многолюдных площадях или четвертовать, чтобы и их потомкам неповадно было!..
— Ты, Стародуб, не митингуй, — замечает Байрачный. — Каждый получит по заслугам…
Он садится около меня на охапку сена и щелкает зажигалкой, хотя закуривать, наверное, не собирается, огонька от папиросы не видно. Просто забавляется…
— Оригинальная штучка, трофейная. Вот, возьми посмотри.
Миниатюрная, красивая фигурка танцовщицы или спортсменки на маленьком пьедестале. Поблескивает никелем или хромом.
Я нажал, что-то щелкнуло, и головка откинулась назад.
— Почему же не горит?
— Ну, ты же видишь: нет кремня. Вот у кого-нибудь одолжу, будет игрушка, — Байрачный берет зажигалку. — У меня когда-то уже была похожая на эту. Поднесешь ко рту, нажмешь на сосок, а она — трах и ножкой тебя по кончику носа… Рассчитана, видно, на длинные сигары или сигареты, аристократическая, можно сказать, штуковина.
— Непристойно, — говорю, — вульгарно.
— Непристойно, — отвечает Байрачный, — и неудобно. Особенно если захочешь прикурить короткую папиросу или окурок.
«Какой же он еще мальчишка, этот ротный, когда посмотришь на него не в бою, не на марше, а в будничных условиях…» Байрачный достал папиросу, угощает меня, сам прикуривает спичкой.