Василий Григорьевич Авсеенко
На блинахъ
Въ первый день масляной Иванъ Никодимычъ всегда приглашаетъ всѣхъ родственниковъ на блины. Родня у него довольно большая, но родственныхъ чувствъ отъ нея онъ видитъ мало. Нынче ужъ вѣкъ такой – расшаталось это все. Родные племянники, если не позвать, цѣлый годъ на глаза не покажутся. Братецъ и сестрица чуть не въ глаза аспидомъ его называютъ, и все капиталами попрекаютъ. А какіе у него капиталы? Разумѣется, сберегъ кое-что про черный день; такъ кому-же до этого дѣло? Кабы слушались его, и у самихъ было-бы.
Ивану Никодимычу уже лѣтъ за шестьдесятъ; поясницу ему сводитъ, по ночамъ въ груди кашель бываетъ. Совѣтовался съ докторомъ, нарочно въ лечебницу ѣздилъ, да ничего толкомъ ему не сказали, только даромъ за входной билетъ заплатилъ. Растирается муравьинымъ спиртомъ, и подумываетъ выписать кузмичевой травы ефедры.
Живетъ одиноко, въ собственномъ домѣ на Петербургской сторонѣ. Хозяйствомъ завѣдуетъ ключница Маремьяна Петровна. Хорошая женщина, старательная, а стянуть что-нибудь не посовѣстится. Лѣтомъ варенья банокъ двадцать наваритъ, сколько денегъ изведетъ, а потомъ – гдѣ оно? Въ посту и нѣтъ ничего. Говядину, тоже, всю зиму по 16 копѣекъ ставила, а онъ справился въ лавке – анъ по 15-ти. Если за годъ-то сосчитать, что это выйдетъ?
Чтобы часто ходили родные, онъ и самъ не любитъ. Какой отъ нихъ толкъ? Теплоты родственной, или почтительности, и не спрашивай. Накурятъ только, закусить спросятъ, да потомъ тебя-же и осудятъ. Но на масляной, на блины, приходится позвать. Все-таки онъ свой долгъ исполнитъ, покажетъ, что не забываетъ, старается поддержать родственныя связи.
За блинами Маремьяна Петровна сама наблюдаетъ, хорошіе выходятъ блины. Она всегда велитъ гречневой муки подпустить, отъ этого рыхлость получается. Съ одного боку румяные, а съ другаго ноздреватые, пышные. Икра свѣжая на масляницѣ дорога очень, такъ Иванъ Никодимычъ раньше покупаетъ, недѣли за двѣ, и держитъ на холодѣ. Отъ этого она хоть и получаетъ кислый вкусъ, такъ съ лукомъ незамѣтно. А если такую икру теперь покупать, надо четыре рубля за фунтъ дать. И вѣдь фунтомъ не отдѣлаться, надо два поставить.
Первымъ пріѣхалъ на конкѣ братецъ Петръ Никодимычъ, съ дочкой Настей. И сейчасъ-же, по обыкновенію, началъ жаловаться на плохія обстоятельства.
– Силъ моихъ больше нѣтъ, обломался весь, За квартиру десять рублей накинули, а тутъ дочкѣ двадцать пятый годъ идетъ. Хоть-бы вы, братецъ, помогли чѣмъ-нибудь.
– Чѣмъ-же это я могу вамъ помочь, братецъ? – возразилъ съ неудовольствіемъ Иванъ Никодимычъ. – Кажется, и такъ всегда находили во мнѣ родственныя чувства. Сами знаете, когда три года назадъ выигралъ въ лоттерею дамскій несессеръ аплике, сейчасъ вашу Настеньку вспомнилъ, подарилъ ей.
– А что ей съ этимъ несессеромъ дѣлать? Ей, вонъ, рукава въ платьяхъ перешивать надо, говоритъ – новая мода вышла.
– Рукавовъ я не могу перешивать, братецъ, не могу, сами понимаете.
Тутъ пришли племянники, сыновья покойной старшей сестры, трое молодцовъ отъ двадцати до тридцати лѣтъ, всѣ рослые, краснощекіе, съ громкими голосами. Они никогда нигдѣ не могли окончить курса и служили въ какихъ-то правленіяхъ, получая отъ тридцати до семидесяти-пяти рублей жалованья.
– Водочки-то съ морозу сейчасъ дадите? – спросилъ старшій.
– Погодите, сестрица Серафима Никодимовна съ дочками пріѣдетъ, тогда всей семьей и приступимъ, по родственному, отвѣтилъ Иванъ Никодимычъ.
– Халды-то наши? – отозвался племянникъ, и взглянувъ въ окно, расхохотался. – Да никакъ это ихъ и вывалилъ извощикъ на рельсахъ, – объявилъ онъ весело. – Поглядите, у тетеньки-то всѣ юбки завернулись. Вотъ-такъ блинъ!
Остальные племянники бѣгомъ подскочили къ окнамъ. Подошелъ и Иванъ Никодимычъ. Онъ внимательно приникъ къ стеклу, и на губахъ его медленно проступила широкая улыбка. Настя взглянула исподтишка, и тотчасъ отошла отъ окна.
– Вонъ и околоточный подошелъ; никакъ протоколъ составлять будутъ, – объявилъ младшій изъ племянниковъ.
Серафима Никодимовна наконецъ появилась, ругаясь и придерживая юбки съ такимъ видомъ, какъ будто не была увѣрена, могутъ-ли онѣ сами держаться. За нею съ озлобленными лицами вошли четыре дочери, двѣ толстыя, черныя, а двѣ необычайно тощія, съ зеленоватыми лицами и чахоточнымъ складомъ. Двоюродные братцы, здороваясь съ ними, ядовито усмѣхались; дяденьки вглядывались.
– Слава Богу, не зашибло васъ? – освѣдомился Иванъ Никодимычъ.
– Ужъ прости Господи, въ кои-то вѣки соберешься къ вамъ, непремѣнно какое-нибудь несчастье случится, – огрызнулась сестрица. – Умѣете вы принять, правду сказать…