— Ты никуда не пойдешь сегодня?
— Нет, мама. Устала, да и дождик, — сказала Валентина и опять взялась за книгу. Но и на этот раз лишь полистала страницы.
Убрав посуду, Евдокия Семеновна присела на диван. Обняв дочь, заглянула ей в лицо:
— О чем думаешь, девочка моя?
Весь вечер Валентина не решалась заговорить с матерью о том, что произошло сегодня. Нет, Валентина не опасалась, что мать, коммунистка, не поймет ее. Просто трудно было начать говорить о войне, которая вот-вот придет сюда, и не будет этого светлого, уютного дома. Не будет времени для неторопливых разговоров за чаем, у самовара. И где-то в глубине души теплилась искорка-надежда, что фашисты не дойдут до Осташева, что их разобьют раньше.
Все еще не отвечая на вопрос матери, Валентина прислушивалась к тихому шуму дождя за окном. С запада, быстро нарастая, послышался гул вражеских самолетов, как и в прошлый вечер. И тогда без всякого вступления Валентина сказала:
— Мама, меня оставляют на подпольную работу.
— Ты была в райкоме? — спросила Евдокия Семеновна тоже просто, как будто в сообщении дочери не было ничего необычного.
— Да, была. И я согласилась сама.
Евдокия Семеновна поцеловала дочь. Глядя затуманившимися глазами на слепое, занавешенное окно, проговорила:
— Я так и думала, что ты согласишься…
— Значит, ты знала, мама? — удивилась Валентина. — И ты не предупредила меня? Ведь вызов в райком был неожиданным, и я так волновалась!
— Ну, что ж! — Евдокия Семеновна оторвала наконец взгляд от черного окна, поглаживая огрубевшие от полевых работ руки дочери, повторила: — Что ж… Я тоже волновалась. И тоже согласилась работать во вражеском тылу. Значит, мы вместе будем… Но, если бы ты не согласилась остаться в Осташеве, я осталась бы одна. А тебя проводила бы в эвакуацию. Поэтому и не предупредила тебя. Такие дела не решаются по-семейному. Ведь ты у меня взрослая…
И долго еще сидели мать и дочь молча.
С утра Бормотов побывал в редакции районной газеты. Разговор с редактором Павлом Васильевичем Жуковым происходил в отдельной комнатке, с глазу на глаз. Вопрос важный: издание листовок в подполье.
И тут начали с подбора людей. Потом договорились о технике, о шрифтах, о бумаге. Все надо было заблаговременно вывезти в условленное место. Американке — маленькой плоскопечатной машине, на которой обычно печатались пригласительные билеты к праздникам, теперь отводилась главная роль.
Из приземистого кирпичного здания редакции Бормотов вышел на улицу. Осеннее утро было сереньким, собирался дождь. По площади промаршировал взвод бойцов истребительного батальона. Молодой командир выкрикивал звонким голосом: «Раз, два… Раз, два!..» На обочине дороги старуха тянула на веревке козу. Из дверей редакции вышел старик-экспедитор с кипой газет, заспешил к почте. Девочка с крыльца нового дома кричала на всю улицу: «Во-вка! За-втрикать!»
Обычное утро. Если бы только не это: «Раз, два… раз, два!»
В здании райкома было тихо, посетителей не было. В горячую пору уборки урожая людей вызывали сюда только вечером и ночью. Бормотов прошел к себе в кабинет.
Евдокия Степановна Шумова сидела в своей комнатке, у печки. Перед ней на полу высилась груда бумаг. Папки, скоросшиватели, конторские книги, листы, сколотые скрепками. Внимательно просматривая каждый листок, Евдокия Степановна откладывала одни бумаги в сторону, другие бросала в топившуюся печь, где их схватывал веселый огонек. В дверь заглянул Толя. На лацканах пиджака значки «ВЛКСМ», «ГТО».
— Что ты, сынок? — встрепенулась Евдокия Степановна.
— Мам, тебе из военкомата не звонили? Вызова из училища нет?
— Нет, милый, нет. Ниоткуда ничего.
Мать ласково смотрела на стоявшего в дверях сына. Вот сейчас его лицо вытянется и глаза потемнеют от огорчения. И Евдокия Степановна повторит в который раз: не надо расстраиваться, время теперь горячее, вызов придет не сегодня-завтра. Но, к удивлению матери, в лице Толи было что-то новое. Радостная собранность, ожидание чего-то значительного. Даже перед трудным экзаменом в школе Толя старался скрыть волнение. А тут весь на виду. И Евдокия Степановна опять спросила:
— Что, сынок?
— На обед меня, мам, не жди. У нас занятия по матчасти, а вечером в караул.