Пока Кузнецов размышлял, что делать с коровой (не гнать же ее обратно в Грули, где были немцы!), из кустов вышла высокая сухая старуха с хворостиной в руке. Вот тут-то Кузнецов и отвел душу. Он схватил свой кавалерийский карабин и двинулся наперерез корове и ее хозяйке.
— Я вам! А ну назад, пока я вас в преисподнюю не командировал!
Старуха равнодушно отвела в сторону дедов карабин, сказала скрипучим голосом:
— Ты, старый хрен, меня ружьем не стращай, не из пужливых. Скажи лучше, милок, как мне к партизанам пройтить?
Дед так и затрясся.
— Каким таким партизанам? Сроду их тут не водилось! Доложу вот на тебя комиссару… Тьфу ты, прости господи, совсем с панталыку сбила, языком заплетаться стал… — засуетился Кузнецов и по привычке поднес бинокль к глазам.
Старуха отпрянула в сторону, зачастила скороговоркой:
— Не балуй, не балуй!.. Ты это самое, поди, обращаться не умеешь… Стрельнешь ненароком…
— И стрельну! Давай назад по овражку. Я тебя не видел, ты меня тоже.
— Мне к партизанам надо, — упрямо твердила старуха и взмахнула хворостиной: — Пошли, Милка, сами найдем!
Милка шагнула, Кузнецов бросился наперерез корове.
Неизвестно чем кончилась бы баталия, если б из кустов не вышел Горячев.
— Что у вас тут такое? — строго спросил комиссар.
Кузнецов хотел что-то объяснить, но старуха перебила его:
— Корову веду к партизанам, а этот вот, оглашенный, не пускает.
— А чья это корова?
— Моя. Немец всех коров начал отбирать, вот и веду. Пусть свои съедят лучше…
— Как тебя зовут, бабушка? — спросил удивленный и обрадованный Горячев.
— Карабашкина я, милок, Анна Ивановна, из Грулей. Да не одна я. Обчество велело сказать, чтоб оставшихся коров забрали партизаны. Их мальчишки пока в овраг согнали, стерегут.
— Большое тебе спасибо, Анна Ивановна, — сказал Горячев. — И всем передай спасибо. Скажи: выгоним фашистов — вернем вам коров. Самых лучших. А тебе я сейчас расписку бы дал, да, понимаешь, нельзя. Но всех владельцев коров я запишу, чтоб не забыть. Тебе сколько лет-то?
— Семьдесят шестой.
— Ну, спасибо.
Карабашкина победоносно взглянула на Кузнецова, сказала:
— Вот он, человек-то, виден! А ты… Тебе не то что ружье, кнута в руки доверить нельзя.
— Но, но, — начал было Кузнецов, но комиссар строго взглянул на него, сказал:
— Отведи корову, Василий Иваныч.
Комиссар проводил Анну Ивановну, узнал, в каком овраге коровы, сказал, что пришлет людей. Еще раз попросил передать благодарность жителям Грулей.
Когда Горячев вернулся к себе в землянку, его ждал посыльный от Бормотова. Секретарь райкома предлагал выслать коммунистов на общее партийное собрание, посвященное двадцать четвертой годовщине Великого Октября.
Ночью в хуторе Горбово состоялось партийное собрание. После доклада Бормотова о двадцать четвертой годовщине Советской власти и о задачах партизанских отрядов были рассмотрены заявления Свечникова и Вороновой с просьбой о приеме в партию. Выступления коммунистов были немногословны. Все знали Свечникова как смелого партизана, хорошего товарища, прямого, решительного. Комсомолка Шура Воронова тоже успела показать себя в деле. Обоих приняли единогласно кандидатами в члены партии.
Настало утро 7 ноября 1941 года. Было сыро. Только что перестал идти дождь со снегом. В свежем лесном воздухе — крепкий аромат хвои, к нему примешиваются запахи дыма, кожи, жареного мяса. Запахи обжитого человеком места.
Благодаря жителям Грулей, отдавшим накануне своих коров, партизаны отряда Проскунина сытно позавтракали. Шумова, сохраняя строжайшую тайну, хлопотала всю ночь и удивила всех, приготовив к праздничному завтраку настоящие рубленые котлеты.
Люди, побрившиеся и сразу помолодевшие на несколько лет, готовились к торжественной минуте — принятию партизанской присяги. Вскоре все построились перед тесовым столиком, специально сколоченным у старой березы и покрытым красным полотнищем.
Проскунин, поздравив личный состав отряда с великим праздником, предоставил слово для зачтения приказа комиссару Горячеву. Сам отошел в сторонку.
Внимание Проскунина привлекли двое людей, направлявшихся к его землянке. Один был Никитин, из дозора (в тот день охрана была усиленная, и в каждом секрете было по два бойца), другой — неизвестный мужчина в рваном полушубке, с измученным, заросшим рыжей щетиной лицом.
«Задержанный», — подумал Проскунин и, чтобы не отвлекать внимания партизан, слушавших Горячева, потихоньку подошел к Никитину.