— Где партизаны?
«Если бы была граната!..»
Переводчик стоял слева, шептал в ухо:
— Скажи, милая! Ты молодая, красивая. У тебя будут муж и детки, ты будешь жить долго, счастливо…
Переводчик из русских, весь какой-то сальный. Блестят жиром расчесанные на пробор волосы, лоснятся обрюзглые, угреватые щеки.
Шура стояла у стола перед картой. Молчала. Гестаповец ударил ее о стол головой.
— Где партизаны?
И жирный, воркующий голос переводчика:
— Скажи, девушка. Подумай о будущей семье и о своей маме. У тебя есть ведь мама? Пожалей старенькую, слабую мамочку. Скажи нам все. И ты будешь жить. Могильные черви не съедят твоего молодого тела…
Удар лбом о разостланную карту. Шура покачнулась. Переводчик обхватил ее за талию. Рука врага подействовала, как крыса, и Шура выпрямилась. Отстранив переводчика, крикнула в лицо хрящеватому гестаповцу:
— Я знаю, где партизаны!
Вот теперь она умерла окончательно. Боли больше не будет. Наслаждаться побоями и ее криком враги не будут. Ничего больше не будет. Все, что ей осталось сделать, — пустяк. И она сделает это. Она решилась.
Гестаповец подвинул Шуре стул, налил из графина в стакан воды. Переводчик засуетился, стал чинить карандаш.
Нет, выдавать Толю Шумова она не собиралась. И тех товарищей в лесу тоже. Выдать их в тысячу раз больней, чем своя боль. Но и своя боль невыносима. От нее надо избавиться.
— Идемте. Я покажу вам склад партизанского оружия. Это в парке, недалеко. Потом проведу вас к партизанам. По карте я не понимаю.
Гестаповец говорил быстро. Переводчик переводил:
— Вам мы подарим жизнь. Вы будете служить великой Германии фюрера. Эта честь выпадает не всякому русскому. Вы будете наслаждаться жизнью…
— Идемте! — крикнула Шура.
Она шла впереди. Сзади два солдата с автоматами, последним шел переводчик. Узкая, едва намеченная тропинка в снегу. Холодное ноябрьское утро вступало в свои права. Синеватые тени на снегу бледнели.
Превозмогая боль, Шура шагала по снегу. Она знала: этот рассвет для нее последний. Глядела во все глаза в серенькое, свежее утро…
Парк. Голые липы. Острый деревянный шпиль на башенке. Вековые липы как-то странно растут из одного корня по две, по три. Никогда прежде не замечала… И березы есть, и елки. Еще часовня со шпилем. До войны тут был молокозавод. Теперь у двери сугроб…
Шура свернула с тропинки вправо, пошла по целине. Солдат с автоматом пошел вперед. Гора, слева река Руза с чистым снегом поверх льда. Дома Заречья, и там, тоже на горе, деревья с четкими, как на неправдоподобной картине, вкось и вкривь раскинутыми ветвями.
Шуре вдруг стало жаль и этих деревьев, и серенького холодного утра, и себя. Она испугалась этого теплого чувства. Нет-нет, она ведь решилась. Впереди и сзади гитлеровцы с автоматами. В той комнате с канцелярскими столами — хрящеватый гестаповец. Боль, муки…
Шура сжалась, стиснула всю свою боль в комок. Кинулась на солдата впереди. Ей удалось вырвать автомат, отскочить в сторону. Удалось больше, чем она задумала…
Автоматная очередь сзади срезала Шуру Воронову. Не охнув, прямая, она мягко легла на чистый снег.
Она умерла с вражеским автоматом в руках.
В ноябре в деревне Курово разместилась тыловая ремонтная команда. На холме, в середине деревни, немцы натянули антенну для мощной радиостанции. Прямо к домам приткнулись тракторы, крытые автомашины, автокраны, тягачи. На краю Курова, у дома сапожника Герасима, задымили походные кухни.
Команду ремонтников возглавлял капитан Штейн, немолодой немец в форме инженерных войск, с полным ртом золотых зубов, в массивных, тоже золотых очках. Вместе с денщиком и связистом он поселился в новом доме правления колхоза.
Начальство предупредило капитана об активности местных партизан, и он сам следил за охраной Курова. Партизан начальник ремонтной команды очень боялся, встречи с ними не хотел. Его дело ремонтировать танки, пушки, тягачи. А борьба с «лесными бандитами» — задача гестапо и карательных отрядов.
Но случилось так, что именно он, инженер Штейн, навлек на свою команду партизанский удар.
Началось с пустяка…
С вечера капитан приказал денщику просмотреть чемоданы, почистить и выгладить парадный мундир. Ведь до Москвы на хорошей машине два часа езды, и Штейн не сомневался, что скоро он погуляет в русской столице.
Денщик выполнил приказ, приготовил мундир, но обнаружил, что у хромового сапога отстала подметка.
Денщик и переводчик отыскали избу сапожника, вошли в незапертую дверь. Старик Герасим лежал на голой лавке в красном углу и храпел. Борода его веером разлетелась по тощей груди, под головой — два подшитых валенка.