— Дом я продаю. И если вы не уйдете, буду жаловаться.
— Это кому же жаловаться? — с потемневшим от гнева лицом спросил Иван Андрианович.
— А это уж сами смекайте, не маленькие, — нагло улыбнулась новая хозяйка дома. — Жалуются тому, у кого власть. Три дня обожду, а потом не взыщите.
Она направилась к двери. «Смоленские» молча проводили ее ненавидящими взглядами.
В ту же ночь Валя и Женя сходили в Грули и через надежного человека передали Бормотову о случившемся. В Грулях узнали еще одну тревожную новость: гестаповцы разыскивали мать с двумя дочерьми.
Дом у оврага для партизан оставался закрытым. Каждый вечер с мельницы стал приходить солдат и проверять, вся ли «семья» дома. Не было возможности никуда отлучиться. А срок, назначенный новой хозяйкой дома, истекал. Что если она и в самом деле пожалуется немцам?
И тогда «смоленские» пошли на риск. После того как с вечера солдат с мельницы проверил, на месте ли члены «семьи», дом «открыли» для партизан. Иван Андрианович, Валя и Женя заняли посты снаружи. Они ждали, готовые при первой опасности убрать слегу в овраге и опустить шест у дома.
После полуночи пришел Бормотов с двумя партизанами, вооруженными винтовками и гранатами. Оставив партизан снаружи, Бормотов вошел в дом вместе с девушками и Иваном Андриановичем.
Совещание было коротким. Бормотов сообщил, что родственнице владельца дома послано строгое предупреждение. Накануне партизанский разведчик пробрался в село, где жила эта женщина, и вручил ей печатный приказ партизанского штаба. Женщина заверила разведчика, что она не только не будет жаловаться, но и забудет дорогу в Тупино, пока не прогонят немцев.
То, что солдат с мельницы ходил к «смоленским», было хуже.
— Сколько раз наведывался к вам этот солдат? — поинтересовался Бормотов.
— Раза четыре-пять.
— Я все же не думаю, что визиты немца имеют прямую связь с розысками матери с двумя дочерьми. Если бы это было так, вас бы уже допросил офицер. Или еще хуже…
Партизанскую квартиру в Тупине решено было все же на время оставить. Бормотов взглянул на часы, поднялся с лавки. Валя и Женя смотрели на него вопросительно. Он понял их:
— Нет, нет, девушки. Сегодня нас провожать не надо. Мы в другую сторону…
— Желаем вам успеха в деле, Александр Иванович! — за всех сказала Евдокия Семеновна.
— Спасибо.
Направляясь к двери, Бормотов взглянул на Ивана Андриановича.
— Ну, а в случае чего бросайте все и уходите.
Куда уходить, он не сказал. Иван Андрианович, видимо, знал дорогу к лесным партизанским землянкам.
Но «смоленские» никуда не ушли до конца оккупации. И хотя их дом по приказу штаба долгое время оставался «закрытым», «семья» продолжала свою работу. Девушки и Иван Андрианович вели разведку, поддерживали связь с подпольщиками. Евдокия Семеновна копила муку, которую ей давал мельник. И все ждали партизанского связного. Но никто не приходил. Дорога охранялась немцами, а по целине как пролезешь? В последние дни ноября снег валил и валил. Ни тропы вокруг, ни санного следа.
Обедали рано, в полдень. Вся «семья» была в сборе. Валя и Женя сидели рядом, Иван Андрианович — в красном углу, под образами. Икон пять штук — все, какие нашлись на чердаке. На медной цепи от часов-ходиков висела лампадка. Иван Андрианович походил на исправного хозяина. Борода расчесана надвое, лежит на груди. Движения медленные, осанистые, деревянную ложку несет ко рту, подперев ее коркой хлеба.
Окладистая борода хозяина и иконостас в углу хорошо действовали на немца, который продолжал заходить в дом «смоленских». Однажды, когда солдат пожаловал вот так же, к обеду, он даже не погнушался принять из рук главы смирного семейства стакан самогонки, припасенной специально для угощения. Немец был в годах, рыжий и толстый. Дочки хозяина тоже ему нравились — молчаливые, робкие. Вперед отца слова не скажут, глаза опущены. Немец до призыва в вермахт был мелким торговцем, у него тоже были две дочери, и он умел ценить девичью скромность. Уважал религию и хозяйственность. Нет, ничего подозрительного не было в этой русской семье. И навещал немец «смоленских» только потому, что так приказало начальство. Однако в плохую погоду он не приходил, в последнюю неделю побывал в доме один только раз. Минут пять посидел, не больше. По-русски не знал ни слова, а молча сидеть скучно.
Погремев в печке ухватом, Евдокия Семеновна достала чугунок картошки, тушеной с луком и постным маслом. Ополоснула горячей водой четыре миски после щей с грибами, сказала: