В натопленной с вечера комнате было тепло, но Мария Гавриловна легла на койку не раздеваясь. Она только сняла боты. Лежала в темноте, прислушиваясь к каждому шороху, к выкрикам немцев, доносившимся с улицы. Въехало еще несколько машин, рев моторов нарастал и обрывался. Потом все затихло, и Мария Гавриловна успокоилась. Вспомнив о Губановой, подумала: «Ошиблась Александра Николаевна. Никаких обысков с вечера не было…»
Под утро Кораблина заснула тяжелым сном. Ее разбудили громкие голоса у крыльца школы. Она вскочила, подошла к окну: на дороге легковая машина и два крытых грузовика. Уже совсем рассвело, бензовозов и машин, остановившихся с вечера на ночлег, не было.
«Ох, как же я крепко уснула!» — успела подумать Мария Гавриловна.
На крыльце загрохали сапоги, дверь в комнату распахнулась. Два офицера-эсэсовца ворвались в помещение.
— Обыск, старуха! Партизанам капут! — объявил переводчик.
Мария Гавриловна стояла в простенке, прислонясь спиной к стене. Глядела, как на пол летели книги, тетради, подушки, матрац. Не находя ничего подозрительного, фашисты свирепели:
— Где партизанский литератур? Молчишь, старая ведьма? Собирайся! Шнель!
Кораблина надела боты, накинула на голову платок. Гитлеровцы вывели ее на крыльцо.
Невысокое зимнее солнце, едва проглянув, тут же скрылось за тучу. Потухли искры на снежных сугробах. С поля налетел ветер, день сразу нахмурился.
Эсэсовец, видимо старший по чину, что-то проговорил переводчику. Тот подал команду солдатам, сидевшим в грузовике. Трое гитлеровцев соскочили, направились к крыльцу. У одного в руках была длинная веревка.
— Где партизаны? — заорал переводчик. — Не скажешь? Будешь кормить ворон на этом елка!..
Солдаты деловито оглядывали дерево. Виселица неважная: сучья тонкие, частые, и без лестницы до них не дотянешься. Придется подгонять машину…
Мария Гавриловна поборола страх и слабость. Стоила прямая, и ветер шевелил у нее на лбу выбившиеся из-под платка совсем седые пряди. Она успела заметить, что другой грузовик с солдатами стоит у соседних домов — там тоже обыск. Значит, не знают фашисты точно, у кого искать листовки.
— Молчишь, большевик? — Переводчик вытаращил глаза, закричал на всю улицу: — Мы нашли листовки! Ни одной листовки больше не будет! Все дома — в огонь! Всех — на виселицу, но листовки не будет!..
Все солдаты спрыгнули с грузовика, мотор взревел, машина задом подъехала к елке. Гитлеровец с веревкой откинул задний борт.
Старая учительница почувствовала, что сил у нее прибавилось: ненависть! Вот они, фашисты, лицом к лицу. Жаль, что пропадут листовки. Она подумала: «Может, выхватить листки и швырнуть их по ветру? Пусть их ловят фашисты, пусть ползают за ними на коленях…»
На полной скорости к школе подлетела легковая автомашина. Выскочивший из нее офицер что-то крикнул эсэсовцам и махнул рукой в сторону Осташева, где поднимались в небо черные клубы дыма. И тут же вскочил в свою машину, хлопнул дверцей. Гитлеровцы бросились к грузовикам. Солдат наступил на конец веревки, чуть не упал, отшвырнул веревку в сторону. О Кораблиной забыли, будто ее и не было.
Когда и грузовики и легковая умчались к Осташеву, Марию Гавриловну охватил озноб. «Ничего! — сказала она себе. — Бывает хуже». И медленно пошла по опустевшей улице. Не заходя домой, где было все вверх дном, она решила пробираться на явочную квартиру, в деревню Филатово.
В конце села Мария Гавриловна остановилась. Вокруг ни души. Запушенные окна домов слепо глядели на улицу. Учительница вынула из-под свитера три листовки, сунула их в щель колодезного сруба.
«Врете, подлецы! И сегодня и завтра листовки будут!» — подумала она и, не оглядываясь, зашагала дальше.
Однако вскоре Марии Гавриловне пришлось оглянуться. У крайнего дома ее догнала старуха Мироновна. Отчество Кораблина вспомнила сразу, а вот имя забыла. Видела она эту старуху всего несколько раз в школе — та заходила за внуком-первоклашкой.
— Вот… — запыхавшись от быстрой ходьбы, сказала Мироновна, — возьми, милая, обратно, богом прошу!..
В руке старухи зажаты листовки, которые только что оставила Кораблина в срубе колодца.
— Порвать-то их боюсь, дело важное, а в колодце им лежать нельзя, — продолжала старуха.
— Почему нельзя?
— За один листок супостаты обещали деревню спалить и всех пострелять.