Из-за пожелтевшего куста бузины выбежал Володя.
— Вот, принес… Кому табак нужен?
Первым выскочил из траншеи Семечкин. «Перекур!» И вылезли еще двое. Только долговязый продолжал работать. Володя отдал Семечкину завернутую в газету махорку.
— Молодец! — похвалил Семечкин и сердито покосился на Толю.
Военные сели на траву, закурили. На их белых рубахах желтели глинистые потеки.
— Спасибо за махорку, ребята! — сказал один из парней, плечистый, с большой круглой головой и круглыми голубыми глазами. И спросил простецки: — Как улов?
— Два ерша, четыре окуня, — ответил Володя.
— А щуки у вас водятся? Да вы посидите. Семечкин у нас псих, не обращайте внимания.
— Полегче! — вскинулся Семечкин. — Ты, Щеглов, хоть и старшой сегодня, но перед дачными молокососами меня не позорь!
— А вот я взводному доложу, — спокойно пообещал Щеглов.
— Идем домой, — сказал Толя.
— И бегите. Правда глаза колет, — проворчал Семечкин.
Володя нагнулся за удочкой. А Толя вдруг сел на траву, в двух шагах от Семечкина, и спросил злым шепотом:
— Какая правда? Говори, ну!
— А ты на меня не нукай, — тяжело проговорил Семечкин. — Я ополченцев в Москве принимал. Стар и млад идут. А вы тут, лбы, с книжечками, с удочками… Пора винтовку и лопату брать.
— Дадут винтовку — возьмем, — сказал Володя. А Толя, побледнев, добавил:
— И воевать будем как надо. Понял?
— Ого! — Подвижное лицо Семечкина с пробившейся черной щетинкой так и заходило. Он спросил ехидно: — Может, нам расскажешь, как воевать надо?
— А так… — Голос Толи звенел от напряжения, брови взлетели, в глазах плясали колкие огоньки. — А так… Пока жив, винтовка моя стрелять будет. Меня убьют — Володька, дружок, стрелять будет. Он погибнет, другие останутся. Но с места не сходить! По одному фашисту убить — наша победа. А мы не по одному постараемся…
Смуглое лицо Толи горело. И Семечкин как-то обмяк. Проговорил примирительно:
— Н-да… Ты злой, парень. Это хорошо. Я сам злой. — Поглядев вдаль, добавил: — У меня родители и сестра в Минске. Просился на фронт — не отправляют…
— Вот и мы вызова из военкомата ждем, — сказал Володя.
Противореча всему тому, о чем он говорил прежде, Семечкин успокоил:
— Успеете еще, ребята! Навоюетесь. — И крикнул четвертому товарищу, который копался в траншее: — Да брось ты там, отдохни! Сейчас вместе зачистим.
Солнце село, военные надели гимнастерки. Все они были рядовыми. На груди Семечкина блестела медаль «За отвагу». Толя и Володя с откровенным восхищением глядели на медаль.
— А… а как же вы сказали, что на фронте не были? — спросил Толя и густо покраснел от смущения.
— Это за Халхин-Гол.
Щеглов предложил неуверенно:
— За лопаты, что ль? Скоро взводный придет.
И тут раздался удивленный, радостный возглас Володи:
— Борис? Паганель?!
Да, это был он. Стриженый, без очков, иначе Толя узнал бы его сразу. Ведь он смотрел на Бориса, заметил даже, как неловко он выкидывал землю.
— Вот тебе раз! Знакомы, значит? — удивился Семечкин. — Ну, побеседуйте, мешать не будем.
Борис надевал гимнастерку. Голову он в ворот просунул, а руки в рукава все не попадали. Наконец он справился с рукавами. Все такой же нескладный, стоял и улыбался растерянно. Беседы, однако, не получилось.
Бабочки? Ах, было. На биологический не успел. Очки? Снял, зрение получше стало. В гости? Ну, где там!..
Он пошел. Нагнулся, поднял лопату. Так и не распрямившись как следует, неловко спрыгнул в траншею. Крикнул уже оттуда:
— До свиданья!..
Неожиданная была встреча. Грустная. Володя и Толя шли по парку, молчали. И опять воспоминания.
Паганель… Смешной, но приятный был человек. Пионервожатый, а носился с сачком по лугам, как малолеток. За этот сачок, за нескладную фигуру и окрестили его сельские ребята Паганелем. Ничего, не обижался. Но однажды «отомстил» насмешникам. Показал коллекцию засушенных бабочек — ребята ахнули. Сроду таких не видели. Спросили Бориса, не ездил ли он в Индию. Вот тут-то и подкусил он сельских жителей: «Эх вы, туземцы, а родных бабочек не узнаете!» — и гербарий показал. В этом деле «туземцы» разбирались получше. Но все равно — конфуз. Половину растений назвать не могли, а кое-какие прежде и в глаза не видели. Вот тебе и москвич, городской житель!..
Володя и Толя остановились на тропинке, под липой. Толе — налево, Володе — прямо. Не прощались: вечером в школе военные занятия.