не открывал, побежала в офис, открыли дверь, вызвали “Скорую”,но уже ничего не нужно
было. Ничего и никого.
ФАТА МОРГАНА
Каюсь: ставя перед сыном задачку: решить одно уравнение с двумя неизвестными - я
немного слукавил.Это для него они были всего лишь Икс и Игрек, для меня же это Илья и
Генриетта, мои приятели. Сын об этом не знал: он ведь у меня только гостит, живет же на
другом конце Нью Йорка. И того, что Илья был заядлым рыбаком, он тоже не знал: сын
приезжал сюда рыбачить только в свои выходные, Илья же рыбачил исключительно в
будние дни, не любил многолюдства, так что встречаться на берегу им не доводилось.
Они мои ровесники. Вернее, Илья, Генриетта лет на десять моложе нас, ей всего лишь
около семидесяти.
Любопытно, как его, сына то есть, фантазии наложатся на мои реалии.
Всѐ это в считанные мгновения пролетело где-то по самому краю сознания, так что я
не сразу врубился в главное: Ильи-то уже нет, умер Илья! И, хотя в нашем стариковском
комьюнити чуть ли не каждый день у какого-нибудь из пяти наших двадцатиэтажных
билдингов появляется неразлучная "пара гнедых"- "Скорая" + полицейская - и кого-то, укрытого с головой простынѐю, увозят ногами вперед, это будни. И событие, главное в
жизни каждого человека, для соседей его часто остается даже незамеченным. Ну, может, царапнет чью-то душу, и то не очень. Мы все ведь уже на финишниой прямой, каждый это
знает - против природы не попрешь.
Вчера вечером Илья шел с рыбалки веселый - аж четыре "собаки" поймал! Угощал
рыбой старую Голду. Той страсть как хотелось свежей рыбки, а брать опасалась: рыба какая-
то незнакомая, лопоухая - передние плавники как уши у легавой собаки, и кто ее знает, кошерная ли, можно ли ее есть еврею, а спросить не у кого, синагога далековато. И разве в
этом чертовом океане нельзя поймать леща, или щуку, или карпа? Просто этот шлимазл Эля
не умеет их ловить,- решила Голда и дар не приняла.
Голде уже далеко за девяносто, сухая, согбенная, как вопросительный знак, каждое утро
шкандыбает она по бордвоку, резво так семенит птичьими ножками, зимой и летом в
сандалиях на босу ногу, далеко забирается , километра за три. А Илье всего 80, и его уже
нет. Правда, мы прошли войну, а даже советские кадровики считали год на фронте за три, так что мы с Ильей можем считать, что и нам, как той Голде, за 90. И мы еще не самые
дряхлые.
И вот приплелся он вчера вечером с рыбалки, раздарил соседкам своих "собак", должно
быть, принял с устатку стопку водки, уснул и не проснулся. Вероятно, так и было. А я
вечером с кем-то резался в шахмотья.
И раз этот артист Григорий трезвонит, значит, Илью уже увезли, у нас ведь без церемоний.
Церемонии это где-то там, где захотят родичи. У Ильи, кажется, их и вовсе не было.
Так-таки и не решил он вечную нашу с ним проблему холостяцкого бытия - не успел. Хотя
мы давно пришли к тому, что проблема эта решения не имеет. Он все же попытался
рискнуть - и не успел.
С высокой горы наших лет отчетливо видны все рогатки, все мины-ловушки, коими
обставлена эта проблема.
- Вот, скажем, сидишь ты рядом с симпатичной женщиной, - философствовал Илья, - вы
мило беседуете о том, о сем, вам вместе очень даже хорошо. Но это где-то на бордвоке, в
парке ли, только не дома. А стоит поселиться вместе, сразу же вылезают далеко не
эстетические подробности нашего стариковского бытия: то у тебя в брюхе бурлит
революция, газы неудержимо рвутся наружу, то моча не идет, и ты корчишься от боли, то, наоборот, ты ее удержать не в силах, от тебя воняет, то по три-четыре раза за ночь шлепаешь
в туалет, кряхтишь, харкаешь - словом, сам себе противен. Одно утешенье: этого никто не
видит, не слышит!
- Точно. Зато наши симпатичные бабульки - ангелочки бесплотные, у них никаких подобных
хворей нет и быть не может, и чего только к докторам ездят, вот вопрос? Полагаю, от скуки.
- Хватает, конечно, и у них. Мне однако предостаточно и того, что я сам о себе знаю! И
выставлять это напоказ не хочу!
- И я не хочу. Тогда в чем проблема?
- Черт ее знает. Все правильно, все логично, вот только порой хочется завыть!
- Завой, - разрешаю я, - только не очень громко, не то соседи полицию вызовут!
А мне выть не хочется, я привык к своему одиночеству. И большая любовь - та, о которой
стихи и поэмы, трагедии и романы - как-то обошла меняя стороной. В юности довоенной не