— Где мы находимся? — спросил я у своего помощника, который, нагнувшись над столом, с исключительной педантичностью, почти каждую минуту, отмечал точками наше место на карте.
— Как раз на середине фиорда, — сказал Щекин и наколол ножкой измерителя наше предполагаемое место.
Я взглянул на карту: да, мы находились на середине фиорда, перед самой узкой его частью.
Время шло. Противник не давал о себе знать, и многие уже забыли об опасности. Обмен впечатлениями о пережитых событиях был основной темой разговора. Голоса становились все громче и возбужденнее. Мало-помалу в разговор начали втягиваться и офицеры.
В центральном посту около боцмана сидел Смычков и мечтал об обеде.
— Поросенка бы сейчас с гречневым фаршем… Ух, и разделали бы мы его… Как ты думаешь, Леша? — смеясь, обратился он к Щекину; тот, облокотясь на штурманский стол, стоял в невозмутимо спокойной позе и, казалось, не слышал своего приятеля. Но после непродолжительной паузы отозвался.
— На это я тебе потом отвечу…
— Когда же? — спросил Смычков, немного удивившись неопределенному заявлению товарища, но Щекин промолчал. Тогда Смычков глубоко вздохнул и протянул руку за широкие трубы магистрали. Через минуту он уже с аппетитом доедал шпроты, повидимому, на всякий случай оставленные им еще от завтрака. Мичман Иванов в это время вовсю орудовал на камбузе. Из отсека уже потянуло тонким запахом свежих щей. У всех появился аппетит Смычков больше всех волновался в ожидании обеда. Кажется, он даже не замечал недостатка кислорода.
Внешне Смычков кажется легкомысленным. На самом деле он не такой. Его натура не выносит безделья и неподвижности. Когда он не занят чем-либо, он любит разговаривать, и темой его разговора обычно бывает какая-нибудь только что прочитанная книга. Он не стесняется высказывать свое собственное, иногда очень оригинальное суждение. Усиленными заботами об обеде он заполнял несколько свободных минут — и только. Все, что от него требовалось, — он сделал: в его заведывании полный порядок, все идет так, как должно быть. Почему же ему не подумать вслух об обеде? Такая мысль не может прийти в голову командиру или помощнику командира. Они поглощены своими обязанностями. Ошибка в их расчетах непременно должна сказаться на судьбе всего корабля, а думая об этом, нельзя не помнить об обстановке, из которой и вытекает какое-то определенное решение в борьбе «за» и «против».
Зубков, например, тоже понемногу готовит свои отсек к обеду, хотя приказания на этот счет еще не было. Правда, его приготовления ограничились лишь тем, что можно допустить в отсеке, не нарушая боевой готовности. Он даже завел пружину патефона, на диске которого уже лежит пластинка с записью арии Мефистофеля в исполнении Шаляпина.
Хотя оживление не спадало, но в лодке дышать становилось все труднее и труднее. Недостаток кислорода ощущался с каждой минутой острее.
Отдано приказание: лишних движений избегать. Всякая физическая работа, даже хождение, увеличивает расход кислорода. А чтобы не вызвать шума и не обнаружить себя, мы воздерживаемся запускать систему регенерации.
Любое движение вызывает сильную одышку. Боцман Хвалов, широко расставив ноги, тяжело дыша, с большим трудом медленно раскручивает стальные литые колеса штурвалов ручного привода горизонтальных рулей. В нормальных условиях, при ежедневной проверке механизмов, Хвалов способен крутить те же штурвальные колеса так быстро, что колесо развивает скорость не менее ста оборотов в минуту. Сейчас от обильного пота ворот его свитера вымок, влажные волосы в беспорядке слиплись на лбу. Не имея возможности освободить руки, занятые на штурвалах, он поминутно сдувает с кончика носа крупные капли пота.
— Тяжело, товарищ Хвалов? — спрашиваю я.
Хвалов не ожидал вопроса. Он круто поворачивает голову в мою сторону. Лицо его мгновенно расплывается в широкой добродушной улыбке, и голосом, хриплым от сухости в горле, он отвечает:
— Немножко устал, но это ничего, только бы выйти отсюда скорее, товарищ командир.
Этот вопрос занимает, конечно, не только одного Хвалова. Каждый думает о том же. То и дело кто-нибудь украдкой поглядит на судовые часы, нетерпеливо отсчитывая время, которое, кажется, идет слишком медленно.
— Осталось две минуты до подъема перископа, — доложил штурман.
— Наконец-то. Сейчас всплывем и осмотримся. Если наверху все благополучно, то, пожалуй, действительно можно будет надеяться на благополучный исход дела, — сказал я и поднялся в рубку.