— Угорим к черту, — говорю я Сычеву и приглашаю его на свежий воздух. Взбираемся на бруствер и, вскочив в заброшенный окоп, всматриваемся в предрассветную темноту.
— Сейчас вступают в дело артиллеристы, — тихо сообщает комбат, поглядывая на светящийся циферблат штурманских часов. И не успел он защелкнуть крышку, как раздался артиллерийский залп.
— Началось! — кричит, прыгая к нам в окоп, запыхавшийся Арсалан.
— Что началось, это мы видим и слышим, — спокойно говорю я Сергею Самойловичу, — а вот для того, чтобы вас разбудить, требуется, оказывается, залп артиллерийского дивизиона. Этого мы раньше не знали.
Сычев громко хохочет и заражает смехом всех нас. Светает. Нарастает гул танков. Вспышки орудийных выстрелов становятся менее заметными. Немцы ошеломлены. Они отвечают редко, рассчитывая на успех ближнего боя.
— Давайте к проходам, — кричит комбат, увлекая за собой меня и Арсалана. — Слышите «Ура!», пехота поднялась в атаку.
Перед немецкими траншеями противотанковый ров. Наши танки устремились туда, побросав на пути, не доходя метров пятьсот, заготовленные нами раньше барабаны и катучие мосты.
— Как же они теперь пойдут дальше? — спрашивает Сергей Самойлович, наблюдая из окопа за полем боя. Ответа ждать долго не приходится. Маневрируя огнем и гусеницами, танки, поднявшись на бровку рва, заваливают откос и тут же перескакивают через него, громя неприятеля в его тактической зоне обороны.
— Опять «издержки производства», сказал бы Панков. Да, катить танкисту впереди себя огромный деревянный барабан, лишившись возможности маневра, — дело не подходящее, а мы этого не понимали...
— Теперь понимаете, почему танкисты помахали нам руками? — спрашиваю я шутя инженер-майора.
Арсалан кивает головой, и мы с ним пускаемся на поиски Сычева, который все же не выдержал и убежал куда-то к своим солдатам, или, как он их называет, к своим орлам.
— Далеко не ушел, — утешаю я инженера. — Ну, где бы ему быть? Ясно, что впереди. — И мы направляемся туда, где еще какой-нибудь час назад отсиживались гитлеровцы.
— Вон они, «победители», — смеясь, говорит Арсалан, показывая на лежащие в снегу трупы в сине-голубых шинелях. Проходим еще несколько десятков метров. Стоит одиноко наш танк Т-34. Перебита гусеница.
— На мину нарвался, — сообщает лейтенант-танкист с перевязанной свежим бинтом рукой.
Подходит расстроенный Сычев.
— Погиб мой лучший командир роты, — с горечью сообщает он.
Несколько минут мы стоим молча. Внезапно вырастает перед глазами полковник Ковин. Он прибыл сюда по приказу начинжа фронта принять у войсковых саперов проходы, расширить и содержать их на время всей операции.
Бойцы Ковина рассыпались по траншеям в поисках трофеев. Кругом полно еще немецких надписей: «Мины», но теперь это уже никого не страшит. Наступление удалось, и танкисты генерала Рыбалко, преодолевая сопротивление, вырываются на оперативный простор.
В полдень мы вошли в местечко Стопница. Здесь еще ночью находились штабы различных гитлеровских частей и соединений. Всюду валяются горы пустых консервных банок, бутылок, ветер гоняет по улицам старые штабные документы, неотправленные и нерозданные письма.
— Послушайте, — кричит Арсалан, показывая исписанный листок, — какое варварство, какой цинизм в устах этой фрау. — По-немецки читает он довольно бегло и тут же переводит. — «Милый Курт! Совсем заждалась тебя и потеряла уже веру в твое возвращение. Раньше ты обещал приехать на побывку, а теперь даже перестал писать. От злости каждый день рву волосы тем двум русским Катрен, что работают в нашем хозяйстве. Они смотрят на меня зло, я боюсь их. Ночью я закрываю их на замок в нашем подвале, пускай мерзнут и всегда помнят, что я их госпожа. Ты на меня не сердись, но мне одной тоскливо очень. Если ты все-таки вернешься домой, не удивляйся, что у нас будет ребенок. Чей? Неважно. Одно могу только тебе сказать, что потомство наше чисто арийской крови».
— Хватит, — говорю я, — читать этот бред сивой кобылы. Поедем в штаб. Надо готовить донесение в Москву.
Навстречу без конца идут машины с боеприпасами, продовольствием. Повстречались и наши понтонеры со своими парками.
— Куда? — спрашивает Арсалан.
— На Пилицу, на Варту, — громко кричат они в ответ.
— А может, на Одер?
— Хоть и на Шпрею... Мы все можем, нам абы харч, — бойко отвечает сидящий сверху на полупонтоне курносый, чубатый сержант, зажавший в своих крепких руках трехрядку.
«Знакомый голос и лицо, — думаю я, — где его видел?» И уже когда мы разъехались, вспомнил: видел его в Сталинграде, на переправе Красный Октябрь, когда причал ночью восстанавливали.