Кувакин встал. Я поблагодарил его за приглашение и за откровенный рассказ.
— Спасибо. Встречу Новый год у нас в столовой. Придут туда артисты МХАТ имени Горького. Думаю, с ними будет не скучно.
Когда я вошел в столовую, новогоднее веселье было в полном разгаре.
Что нового принесет нам 1942 год? — этот вопрос волновал всех, и каждому из нас хотелось верить только в одно: в нашу победу над врагом, в наше счастье.
Несбывшаяся надежда
Обычно тихий, отдающий провинцией, приволжский Саратов в ту пору приобрел большое значение. Сюда эвакуировалось много заводов, высших и средних учебных заведений. Все большие дома были забиты госпиталями, всевозможными штабами и тыловыми военными учреждениями. Кроме того, сотни тысяч людей хлынули сюда с Украины, из Крыма, из центральной России. Саратов в те дни походил на большой Ноев ковчег. Весь занесенный снегом, перенаселенный город дышал и жил трудной жизнью большого тылового центра. Люди работали не щадя сил. «Все для фронта!» — призывали лозунги. Несмотря на сильные морозы и почти беспрерывную пургу, фортификационные работы на оборонительных рубежах вокруг Саратова ведутся широким фронтом, и порой кажется, что им не будет конца. Рекогносцировочные комиссии по заданию В. В. Косарева мотаются по заснеженной степи на машинах, санях, а большей частью пешком и наращивают глубину обороны. Промерзший грунт плохо поддается кирке, а тем более лопате, и поэтому в ход пошла взрывчатка.
На прошлой неделе многим строителям, самоотверженно работающим на сооружении укреплений, Саратовский обком партии вручил грамоты, а нашему командующему — ценный подарок.
Мы все окрылены этим вниманием, но заканчивать рубеж будут уже другие. Получен приказ: передислоцировать бригаду в район Тамбова. Предстояло срочно собрать разбросанные по всему рубежу батальоны, привести их хозяйство в порядок и организовать на сотни километров пеший марш нескольких тысяч бойцов по заснеженным дорогам. Движение батальонов решили провести по трем параллельным маршрутам, строго по графику.
В ранние февральские сумерки ушли последние повозки нашей бригады, а несколькими часами позже с затемненного вокзала отбыл эшелон, в одной из теплушек которого разместился весь наш инженерный отдел. Голубоглазый Вася, послушавшись своего шефа Водянника, с избытком запасся углем и, к общей радости, жарко натопил наш вагон.
— Люблю тепло, — признается Саша Фомин, — особенно, когда за окном морозище, метель...
— У Пушкина об этом хорошо сказано, — подает свой голос Лосев и тут же начинает декламировать:
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя...
— Вот ты уже и завыл, — перебивает нашего поэта чем-то недовольный Паша Аралов.
— Молчи, брюзга! — кричит кто-то с верхней нары. — Дай сердцу согреться.
И тут в наступившей тишине Фомин берет на гитаре несколько аккордов. Все знают, что сейчас он будет петь, и обязательно старинные русские романсы. Голос у него не сильный, но приятный, как-то берущий за душу. Возле него уже примостился и о чем-то перешептывается с Лосевым молодой поклонник его таланта — Вася.
Солдат всегда тянется к песне, как цветок к солнцу. Песнь возвращает его к жизни.
Ранним утром мы прибыли на узловую станцию Балашов. На вокзале нас встретил офицер с летучки и сообщил, что два головных саперных батальона уже находятся в Ново-Покровском и Борках, приводят себя в порядок... Гудки паровоза. Поезд вновь трогается.
В Тамбове мы долго не задержались, пробыли там, кажется, не более недели, затем двинулись дальше.
Штаб бригады разместился в Касторной. Оборонительные работы ведутся по рубежу Касторная — Горшечное — Старый Оскол — Валуйки. Фортификационные сооружения мы возводим и в главной полосе обороны 40-й армии.
Целыми днями ездим по рубежу, но к ночи все в сборе, в деревянном двухэтажном небольшом доме, недалеко от вокзала. Вокзал старенький, много видавший на своем веку. Ведь в гражданскую войну еще Семен Михайлович Буденный со своими конниками разгромил здесь банды Шкуро. Какие только власти не перебывали на этой узловой станции в те огненные годы, но победила молодая Советская власть. Охотно об этом вспоминает мой сосед по комнате дядя Степан. Так называют его две молодые девушки-телеграфистки. Когда девушки уходят в кино, старик навещает меня и отводит душу. И если, на его счастье, у меня оказывалась рюмочка водки, тогда остановить дядю Степана было трудно. Он рассказывал про японскую и германскую войны; крепким словом вспоминал головорезов из батальона смерти, охранявших Керенского и ранивших его в ногу при штурме Зимнего дворца. Но больше всего возмущался он недавними вестями: