— Мам, ты видела, какая у этого дядьки машина? Это же настоящий «роллс-ройс»! А ведь, наверное, такие в игрушечных магазинах продаются! — Он с восхищением смотрел вслед уже невидимой шумной кавалькаде.
— Что это здесь было? — Властный голос вдруг послышался у Марии за спиной. Это Анна Ивановна, фельдшер, закончив дежурство, зашла по дороге в продуктовый магазин, а теперь возвращалась домой.
Мария, от всего происходящего потерявшая дар речи, только махнула рукой. В глазах у нее была такая бездна отчаяния, что Анна Ивановна не могла проследовать мимо.
— Знаешь что? — сказала она, машинально отламывая Сережке половину хлебобулочного изделия, известного у местного населения под названием «хала». — Пойдем со мной. У себя я тебя поселить не могу, а вот спросим-ка у соседа. Он мужичок пожилой, одинокий, хоть на вид и не очень приятный, но ты его не бойся. Может, он тебя пустит на постой. Ну а ты его отблагодаришь, чем сможешь — перестираешь ему бельишко, да в огороде сорняки прополешь. Пошли!
Марии было все равно, куда идти, поэтому она молча перекрестилась и поклонилась Анне Ивановне. Сережке тоже было все равно. Огромными кусками откусывая булку, он пребывал в сладостных мечтах. «Интересно, какая та машина изнутри? Наверное, с телевизором, а может, даже с компьютером», — размышлял он. Так они и пошли гуськом по дороге. Впереди, будто ледокол, плыла Анна Ивановна, за ней робко переступала по пыли больными ногами Мария, а уж последним замыкал шествие до ужаса чумазый Сережа.
— Вот, привела тебе богомольцев, сосед! — после приветствия честь по чести через плетень начала разговор Анна Ивановна. Сначала было непонятно, с кем она говорит. Казалось, что небольшой деревянный домишко с немытыми окнами и запертой дверью и огород, наполовину поросший бурьяном, пусты. Но вдруг из глубины незаметного Марии, но, видимо, хорошо знакомого Анне Ивановне стоящего в стороне сарая показалась невысокая сутулая фигура старика. Был он одет в заношенное, военных еще времен галифе и старую рубашку с длинными рукавами. На лысоватом, с остатками седых волос черепе красовалась выцветшая военная фуражка без отличительных знаков принадлежности к какому-либо роду войск, а впавший подбородок украшала редкая светлая борода. Впечатление мужичок производил на редкость неприятное своей неухоженностью, неприветливостью в хитровато прищуренных невзрачных глазенках. В руках у него был небольшой, блеснувший отточенным лезвием на солнце топор.
— Вот, Николай Лексеич, постояльцев к тебе привела, — повторила, чуть морщась при приближении соседа, Анна Ивановна. Запах старой, давно не стиранной одежды, высохшей на брюках мочи, плохого табака, исходящий от старика, не могли перебить летние ароматы трав, солнца и пыли. Но Марии, низко поклонившейся Николаю Алексеевичу, было не до ароматов, а Анна Ивановна, наскоро объяснив, в чем дело, ушла к себе домой в прекрасном настроении, чувствуя, что сделала доброе дело.
— Ну, проходь, проходь, богомолка, — сиплым и тонким голосом проговорил хозяин, искоса глядя на Марию, и, зачем-то поймав цепкими руками шедшего за ней Сережу, ощупал его голову, шею, грудную клетку и спину. — Щупловат у тебя малец, — заключил он, когда Сережа, захихикав от щекотки чужих рук, вырвался на свободу. — Муж-то, значит, м…ком был! — дополнил он, довольно глядя, как Мария покраснела.
— Был-то ничего, да пить стал, — тихо сказала она, оправдывая мужа.
— Ох-хо-хо! — притворно вздохнул старик. — Выпить-то нынче многие любят, да не напиваться главное! Я-то вот совсем в рот не беру! — с горделивым достоинством заключил он и погладил себя по жидкой бороде. — Щи постные из крапивы варить умеешь? — вдруг перешел он на более практические вещи.
— Умею, — опять поклонилась Мария.
— Ну, иди в дом, вари! Там все на столе приготовлено! — приказал старик и, когда она, все так же полусогнувшись, мелкими шажками пошла к дому, вдруг крикнул ей вслед: — А денег-то у тебя совсем, что ль, нет?
Мария обернулась, прижав руку к сердцу:
— Совсем, спаси Господи!
— Ладно! Спать будешь наверху, на чердаке в сарае. А малец в избе, на веранде. Там от внука кровать осталась.
И как ни хотелось Марии остаться на ночь вместе с Сережей, сейчас возражать она старику не стала, решила, что попросит его об этом потом, когда сполна отработает свое пребывание в доме.
Целый день Мария старалась угодить хозяину. Полола огород — картошку забило сорняками так, что она до сих пор не цвела, — потом стирала белье в старом корыте, а полоскать ходила с тяжелыми корзинами на речку, к которой с задов огорода вела узенькая тропинка, а в воду были проложены скользкие мостки. Потом мыла окна в доме, да вымыть успела только одно — уже наступил вечер, и надо было бежать в больницу к Саше. Хозяин, пока она возилась в избе, ел сваренные ею щи с крапивой и пил чай с серым хлебом и сахаром вприкуску. Сережка опять куда-то исчез. А вообще Мария заметила в доме приметы одновременно и зажиточности, и нищеты. Так, мебель в горнице была вся почти самодельная — и стол, и лавки. Зато в углу под иконой Богородицы красовался новенький телевизор «Самсунг», а на кухне рядом с закопченными старыми горшками и кастрюлями с оторванными ручками стоял электрический чайник «Тефаль».