На Боковой речке
Иногда казалось, что дождь вот-вот кончится. И вдруг снова как припустит! Потом опять мелкий-мелкий, вроде его и нет. Но посмотришь на ивняк, свесивший мокрые ветви, и видишь тончайшие водяные нити, серые, словно пороховая пыль. Всё вокруг отсырело. Неприютно, зябко. В тяжёлом мокром плаще я сижу в глубине шалаша.
Шалаш стоит на опушке леса, на левом берегу маленькой речки, проложившей себе дорогу с запада на восток сквозь тайгу. Оба берега реки травянистые, в кочках, кочки эти по колено человеку. Там, где в прошлом году стояли стога сена, видны старые тёмные изгороди. Трава и нынче неплохая. От шалаша до края леса — повсюду лежат толстые валки, скошенные вручную. Воздух густой, пьянящий, в нём смешаны ароматы лиственничной хвои, разбухшей от дождя, и совсем недавно скошенного луга.
Хозяин шалаша — высокий худой человек средних лет — сидит возле костра в одной майке. Устроившись на обрубке бревна, он распутывает сеть. Он сидит ко мне спиной, и я вижу его острые лопатки, выпирающие из выреза майки, длинную шею, почерневшую от загара, затылок с густыми чёрными волосами. Локти его так и ходят. Наверно, он сейчас по своей привычке выпятил верхнюю губу, ясные глаза его сверкают, и выражение лица у него совсем детское. Таким его хмурое костистое лицо становится всегда, когда он занят чем-нибудь важным.
Это мой друг, учитель здешней школы Дмитрий Степанович Тытыгынаев. Мы с ним знакомы давно, вместе когда-то учились в Якутске на рабфаке, жили в общежитии, в одной комнате. Дмитрий был старше меня года на три, я смотрел на него как на взрослого. Окончив рабфак, он уехал на родину учительствовать.
Как-то осенью я получил от него письмо, в котором он сообщал, что поступил в военное училище. Дмитрий, оказывается, был проездом в Якутске, но не успел зайти ко мне. Я удивился тогда, почему он вдруг оставил свою профессию, но и в других письмах, приходивших из училища, ответа на этот вопрос не было. С началом войны наша переписка прервалась. И потом я ничего о нём не слышал. Думал, что он погиб на фронте. При случае я спрашивал о нём у наших бывших рабфаковцев. Все только пожимали плечами.
И вот вдруг прошлым летом мы столкнулись с ним на улице Ленина в Якутске. И Дмитрий сказал совсем спокойно, словно мы с ним расстались только вчера:
— Здравствуй, друг. Ты очень торопишься?
Я смотрел на него во все глаза и ничего не мог ответить.
— Да ты что? Не узнаешь, что ли? Хоть бы поздоровался, — немного обиделся он.
— Узнал. Как не узнать, — наконец ответил я. — Слава богу, ты живой.
— Что? — на этот раз удивился и он. — Конечно, живой. Я не привидение.
Мы с ним пошли ко мне домой. Он, оказывается, знал, что я в Якутске. Сразу после войны написал мне по старому адресу. Письмо не дошло. Больше он и не справлялся обо мне. Смолоду он такой, обидчивый. Ну конечно, когда Дмитрий узнал, что я давно живу на другой улице, он понял, что обижаться не на что. Мы расстались с ним такими же друзьями, как и были.
Дмитрий пригласил меня в свою деревню в гости.
И вот недели через две я как раз поехал в командировку в его район. Как было не побывать у Дмитрия!
После многих расспросов я нашёл в деревне дом Тытыгынаевых. Но застал только его худенькую маленькую жену, похожую на девочку-подростка. Я спросил, где Дмитрий?
— А я что, знаю? В какой-нибудь дальней мари. Опять сено косит. Летом я его почти и не вижу, — зло сказала она. — Наши учителя ездят отдыхать в Крым, на Кавказ, а тут…
И вот я отыскал своего друга на этой речке.
Проспали мы ночь в шалаше. Спал я плохо, ночь была дождливая, холодная. И утром дождь. Думал, раз такое дело, в деревню уйдём. Но Дмитрий, видно, и не думал об этом. Он давно уже встал, развёл костёр, сварил завтрак. Настроение у него было хорошее. Он подставлял под дождь то голую спину, то грудь.
— Удачно ты приехал. Дождливая погода. Отдохну от работы. Так что сегодня порыбачим. Ну и караси здесь. Кило весом! Считай, что тебе повезло!
Я, правда, не считал, что мне повезло. Но что поделаешь… Не уезжать же так сразу…
Дмитрий очень долго возился со своей сетью, я даже задремал — ночью-то спал плохо — и увидел во сне огромного жирного карася. Этот карась всё прыгал вокруг меня на хвосте, обнюхивал. Я от него в сторону, а он за мной. И как толкнёт холодным носом!..
Я проснулся. Надо мной стоял Дмитрий с сетью на плече.
— Ну что, пойдёшь рыбачить? Я уже давно с тобой заговариваю, а ты всё молчишь. Важничаешь, что ли? Человек-то ты городской…
— Как же не важничать, — ответил я, стуча зубами. — Как же не важничать человеку из большого города перед тем, кто питается всякой водяной мелочью?
— Вот оно что, — рассмеялся Дмитрий. — А ты знаешь, какая эта мелочь в жареном виде? Сразу свою важность забудешь. Ну так что, будешь сидеть, зубами стучать или пойдём?
— Пойдём.
Чёрт долговязый! Шагает широко, трудно за ним поспевать. Этой своей гулливерской походкой он меня и прежде мучил — когда мы ходили из общежития в Сергеляхе до рабфака… Еле добежал за ним до речной заводи. Там, в камышах, стояла маленькая лодка. Дмитрий залез в неё и поплыл расставлять сети. А я на берегу отмахивался от комаров. Кусают, сволочи, уйма их здесь. Совсем заели.
— Что, танцуешь?! — крикнул Дмитрий, выплыв на середину заводи.
— Танцую! Краковяк!
— Танцуй, танцуй! Ты ведь человек городской, насквозь пропитанный культурой.
Это он, конечно, шутит, но вообще Дмитрий патриот села. С ним даже бесполезно говорить о некоторых преимуществах города. Мне в районе рассказывали, что с тех пор как он здесь работает, Дмитрий никуда не уезжал. Каждое лето заготовляет сено для колхоза. Бесплатно. Показывали его письмо, напечатанное в республиканской газете. В нём он призывал учителей помочь своим колхозам э заготовке кормов. Когда я ему вечером напомнил об этом, он покраснел. «Знаешь, тут прошлым летом корреспондент приезжал, — так просил написать, так приставал… Я чуть со стыда не умер, когда газету прочитал, — слова какие-то громкие вставили. Я им письмо послал, просил опровержение напечатать. Не напечатали. Вот так это и было».