Танки всё ближе. Грохот моторов, лязг гусениц.
— Никус! Держись! — крикнул я ему в ухо. — Приготовь гранаты!
Помню, рядом с ним лежал на боку Шилов, немолодой уже солдат. Так вот он не торопясь гранаты связывал. Зубами себе помогал, чтобы наверняка было. Знаешь, на кого он был похож? На моего отца. Отец тоже так делал, когда хомуты чинил.
Отцепив гранаты от поясного ремня Никуса, я положил их около него.
— Никус! — я рванул его за плечо. — Вот твои гранаты!
Справа, близко от нас, раздался взрыв. «Там же станковый пулемёт». Бросился туда. Там всё было кончено, ни бойцов, ни пулемёта.
Да, я тебе говорил, что четыре танка шло.
Так вот один вырвался вперёд. Башня его медленно поворачивалась. Оба его пулемёта открыли шквальный огонь по нашим окопам. А потом всё случилось очень быстро. Шилов перемахнул через бруствер и пополз навстречу танку. Ещё десяток метров, и он будет в мёртвом пространстве для пулемёта.
И тут я услышал крик:
— Бежим! Драпают!
Оглянулся назад. Кто-то, раскинув руки, без оружия бежал ко второй траншее. Почти все, кто был в окопе, тоже оглянулись. Была решительная минута. Могла возникнуть паника. Думать было некогда. Я вскинул пистолет и выстрелил в спину бегущему. Он упал.
Атаку мы отбили. Шилов остановил тот головной. Сам погиб. И ещё десять человек убило. Два танка расстреляли артиллеристы прямой наводкой с запасных позиций. А один назад повернул.
Так вот, брат, ты догадываешься, кого я убил в этом бою?
— Дмитрий, а если бы ты увидел, что это Никус, всё равно бы выстрелил? — спросил я.
— Да, выстрелил бы, — резко ответил он.
Дождь перестал. Поднялся сильный ветер. Рваные тучи быстро плыли над нами. Далеко за Боковой речкой в берёзовой роще начала было куковать кукушка, но осеклась…
Дмитрий снова закурил.
— Все мои бойцы знали, что я убил своего земляка и товарища. Опускали глаза передо мной.
Политрук Саша Бондаренко говорил: «Не грызи себя. Ты правильно сделал. Всё равно бы его расстреляли».
Я думал: почему же Никус оказался хуже всех? Вместе ходили на охоту, один раз даже заблудились в пургу. Ничего я в нём тогда плохого не заметил. Разве только вот это…
У Никуса бабушка была. Добрая. Всем детям сказки рассказывала. В аласе горевали, когда она умерла. Помню, пришёл я в дом к Никусу. Приоткрыл дверь в его комнату. Он примерял новый костюм и улыбался, в зеркало на себя смотрел.
Вот и всё. Ничего больше вспомнить не мог.
Потом Саша Бондаренко принёс мне на подпись похоронные.
— Туласынов семейный был?
— Семейный, жена, сын, родители.
— Ты знаешь, — сказал Саша, — зачем им страдать из-за него?
Отправили извещение: «…Ваш муж Туласынов Николай погиб смертью храбрых…»
Так родилась легенда о Никусе. На стене колхозного клуба его портрет. Дариа по сей день ходит вдовой. Нюргун мечтает быть таким, как отец.
Сразу после войны я несколько раз хотел рассказать Дарие правду. Пожалел её. Прослыть женой дезертира — знаешь, что это тогда значило? А Дариа — такой у неё характер — не стала бы молчать об этом, если бы только поверила мне. И беду бы на себя накликала. Да и не совсем я был уверен, что она мне поверит. А если бы не поверила? Как она презирала бы, ненавидела меня! Чем я мог доказать ей свою правоту? Все армейские архивы против меня. Герой Туласынов!
Дмитрий прикурил папиросу только с третьей спички. Руки его тряслись.
Опять полил дождь.
Я молчал. Что я мог ему посоветовать? Имею ли я право требовать, чтобы он рассказал всё Дарие?.. Или Нюргуну?..
— Вы что, спите днём?
У входа в шалаш стояла Дариа, вся мокрая от дождя. Длинные косы её расплелись и как будто ещё больше почернели. Платье из тонкого ситца прилипло к телу, обрисовывало всю её статную фигуру.
Я нашарил рукой плащ, хотел встать, но увидел её удивительно живые, мягкие глаза. Они улыбались. Я как будто почувствовал себя моложе, увидев её.
— Дмитрий, ты говорил с Нюргуном? — тихо спросила она, водя по траве маленькой босой ногой.
— Говорил. Он вечером обещал зайти.
— Спасибо. Давеча, когда мы сюда шли, уж очень он стеснялся. Мол, Дмитрий Степанович подумает, мать в переводчики притащил.
— Да нет, не такой уж он стеснительный, робкий. Внутри-то он потвёрже будет.
— А ты думаешь, Дмитрий, я этого не знаю? Знаю. — Дариа вздохнула. — Тоже вроде мягкий характер у отца был, а в трудное время оказался не хуже других.
— Верно… — еле вымолвил Дмитрий.
Он встал, принёс корзину с карасями.
— Ой, как тут много! Жирные! А вы оставили себе?
— Оставили, конечно, оставили, — сказал я.
— Спасибо вам. — Дариа легко подняла тымтай и повернулась к Дмитрию: — Поделюсь с твоей женой. Скажу, что вместо себя гостинцев прислал. И как это только вы здесь лежите в такую дождливую погоду. Шли бы домой. Никуса, бывало, в дождь из дома не выгонишь… Ну ладно, до свидания.
Дариа уходила по тропинке. Дмитрий смотрел ей вслед.
— Слышал?.. Вот так она всегда твердит: Никус да Никус, — сказал Дмитрий и закусил губу.
Он подошёл ко мне и спросил:
— Ну, ясный человек, давай советуй: что делать? Молчать или рассказать всё как было?
— Не знаю… тебе видней… Это в самом деле не так просто.
— И это всё, что ты можешь посоветовать? Тоже мне, советчик!
— Надо всё взвесить, — начал я, — не торопясь…
— Некогда мне взвешивать. Скоро Нюргун придёт. В рекомендации ведь надо писать и об отце, которого я знал.
— Ну и как же? Что ты решил?
— Я знаю только одно: перед партией надо быть правдивым до конца. Партии нельзя лгать.
Вечером, когда мы уже кончали ужинать, пришёл Нюргун. Дождя не было. Нюргун присел на обрубке бревна.
Дмитрий взглянул на меня:
— Слушай, друг, там на реке две сети не проверены близко от берега. Может, сходишь?
Мне было понятно, что он хочет поговорить с Нюргуном наедине.
Я шёл к заводи и думал: неужели расскажет? Прав он будет тогда или нет?
Только я дошел до реки, снова начался мелкий-мелкий дождь.
1963