Рассмеялся и он:
— Вот тебе и родная стихия, вот тебе и брат в летной школе! Да послушайте, чепуха все это! А у меня — вот аэрон! — Он приподнял стопку со «столичной». — Да еще покушать поплотнее... А вы... тоже! Слабосильное существо!.. Ну, за ваше здоровье!
Когда он стал было расплачиваться за обоих, она опередила его и быстро заплатила за свой чай и сухарики.
Он укоризненно покачал головой:
— Ай-ай-ай! И как вам не стыдно? Красная Шапочка! — сказал он, взглянув на ее красную шляпку. — Да что вы боитесь? Что я, волк в бабушкином чепце, что ли? Не бойтесь, не бойтесь! Ведь я же вам в дедушки гожусь, — намеренно сердито произносил он, делая устрашающее лицо. Но вслед за тем расхохотался и решительно опроверг свои только что сказанные слова: — Ну, насчет «деда» — это я перехватил, пожалуй! — И он молодцевато подбодрился. — В отцы!.. Ведь у меня самого такая же вот дивчина растет, Анка...
Узнав, что она энергетик, электрик, он спросил, куда она направится с аэродрома.
Девушка досадливо свела брови, как-то насторожилась вся и ответила сухо, после некоторого колебания:
— Я лечу на Гидрострой... На работу... — И смолкла, как бы давая понять, что дальнейшие расспросы неуместны.
Это было время, когда все избегали, еще больше из привычки, называть то место, где велось строительство Волжской ГЭС, хотя чуть ли уже не каждый об этом знал.
И для комсомолки Нины Тайминской — так звали девушку — была неприятна поэтому та настойчивость, с которой ее собеседник пытался узнать от нее, где же, собственно, расположен Гидрострой.
А он по-прежнему добродушно, как бы не замечая, что она замкнулась, продолжал расспрашивать ее.
— Гидрострой... — повторил он в раздумье. — Это возле какого же населенного пункта?..
— Еще не знаю, — ответила Нина, уже соображая, как бы поудобнее распрощаться с ним и уйти.
Он удивился ее ответу.
— Вот те на! — проворчал он. — Как же это вы — летите, а куда, не знаете?
Краснея оттого, что приходилось говорить неправду, Нина скороговоркой, только бы поскорее отделаться, отвечала:
— Зайду в обком комсомола. Оттуда направят.
— Так, так... — проговорил, прищуро всматриваясь в нее, человек в белом кителе и слегка постучал дробно о стол пальцами своей широкой крепкой руки.
И не знала Нина Тайминская, что чрезвычайно остался доволен сдержанностью ее ответов собеседник ее, начальник политотдела Гидростроя Артемий Федорович Журков.
6
Над полями, над лесами летит самолет. Он забирает все выше и выше. И вот уже в ушах началось это тугое, чуточку неприятное похрустывание и распирание. Журков по себе знает, что так у всех, и ему жаль становится, что не успел, забыл научить девушку приему «мнимого глотания», которым он уже с давних пор привык избавляться от этого неприятного ощущения, вызываемого высотою. Он оглянулся на свою спутницу-незнакомку: она раздвинула оконные занавесочки и, не отрываясь, глядит в окно. «А девочка бодро держится для первого полета! Молодец!»
Под крылом самолета идут и идут поля и леса, деревни и села. Вокруг сверкающий воздух. Должно быть, жарынь нестерпимая там, внизу!..
Реки и речушки отсюда, с этакой выси, кажутся не толще, чем бич пастуха, длинный-длинный и весь испетлявшийся зигзагами по зеленому полю.
Купы деревьев — словно кочки зеленого мха. Боры — словно заросли хвоща. Вот белая, как бы туго натянутая бечевка шоссе. Все внизу в неизъяснимо торжественном и необозримом развороте.
Вдруг Артемий Федорович почти страдальчески сморщился: внизу уже открывается пустынная, безлесная степь, и только необычайные тени — не от предметов, а от редких плотных облаков, резко очерченные, с лопастными краями — разбросаны там и сям по этой унылой степи.
И ни деревца.
И, словно на рельефной карте, явственно, четко виднеются рогастые овраги. Недобрый же у них вид! «Вот она, злая эрозия, рваные раны, губительный рак степей!»
Как на заклятого врага, привык смотреть этот старый политработник еще перекопских времен не только на овраги, разъедающие из века в век тучный чернозем России, но и на черные бури Поволжья, сдирающие в засуху этот черноземный пласт так, что помрачается солнце.
Старый трибун-массовик и опытный лектор, Артемий Федорович Журков привык говорить и мыслить о великих народных стройках, о Волге, переводя тонны и метры, миллионы и миллиарды в зримое, в такое, что само ломилось бы в сознание.
Скоро блистающий под солнцем глыбастый сплошняк белых, как сугроб, облаков под самолетом стал вовсе сплошным, без единого оконца.
И трудно было избавиться от иллюзии, что самолет летит над снежной бесконечной равниной, где-нибудь над арктическими снегами, один-одинешенек, и никого вокруг на тысячи верст...