Слегка оторопевший Журков развел руками, выпятил нижнюю губу, обвел всех взглядом, как бы призывая в свидетели, что он терпит напраслину, а затем рассмеялся.
— Вот как? — спросил он Тайминскую, впиваясь в нее взглядом. — А не в чужом ли пиру похмелье выпало на мою долю?..
— Нет, не в чужом, — все с той же прямизной, не улыбнувшись и не отведя спокойного взора от лица Журкова, ответила девушка. — Вы, как начальник политотдела всей стройки, нам кажется, в первую очередь отвечаете за то, что коллектив правого берега утратил переходящее знамя!
— Кому это вам? — все еще не решив, как отвечать ей на эту атаку, слегка петушась, спросил Журков. — Вы сказали: «нам кажется».
И снова спокойный, простой ответ:
— Нам, Правобережному райкому комсомола.
Лицо начальника политотдела сразу стало ответно строгим.
— Ого! Это дело серьезное!.. И, по-видимому, по-видимому, — пробормотал он с расстановкой, — по-видимому, обвинения ваши в мой адрес более чем справедливы... Что ж! По-большевистски отнесемся ко всякой деловой критике. Однако ж пойдемте посмотрим, чго мы там нагрешили... Пойдем, пойдем! — снова впадая в полушутливый тон, обратился он к Степанову и даже слегка потянул его за рукав. — А то, я вижу, ты склонен спрятаться от огня критики за мою широкую спину!..
Затем он, спохватившись, заговорил с приезжим:
— Вы уж, Дмитрий Павлович, нас простите: на фронте — по-фронтовому!..
— Ничего, ничего, — промолвил тот мягким, негромким баритоном, — иначе я буду чувствовать себя в тягость.
Журков взял его слегка за локоть и как бы доверительно проговорил:
— Вот видите эту девицу, то есть, виноват, этого юного товарища? Вот, познакомьтесь...
При этих словах Нина слегка наклонила голову и назвала свое имя. Она представила и подругу:
— Клава.
— Лебедев, — тихо и несколько смущенно назвал себя спутник Журкова.
А тот, идя к злополучной «молнии», продолжал:
— Так вот: эту молодую особу я совсем-совсем недавно доставил сюда на нашей гэсовской «уточке». И даже там, над облаками, я отечески опекал ее. — Журков возвел руки к небу. — Правда, лишь до тех пор, пока она решительно не заявила мне, что небо — ее родная стихия. — Он покосился на Нину. Она улыбнулась. И Журков закончил так: — Тогда я в этом несколько усомнился, а теперь, признаюсь, верю в это, убеждаюсь воочию и, к несчастью, даже на бедной своей седой голове.
Он широким движением руки повел в сторону красной стрелы, изображающей «молнию».
Они, трое мужчин, уже стояли на крылечке перед сигналом комсомольского поста и читали его.
Девушки остались внизу, стояли сбоку крыльца — так, что могли наблюдать за впечатлением, какое произвела их «молния».
Степанов был явно расстроен. Видно было, что заостренный кончик стрелы попал-таки в самое сердце этого старого инженера, лауреата, начальника огромного Правобережного района строительства ГЭС, пожалуй ответственнейшего из всех, ибо здесь, именно у правого берега, предстояло быть самому́ зданию электростанции с ее сверхмощными агрегатами.
Нахмурясь, Ираклий Семенович читал вполголоса «молнию» комсомольского поста, и время от времени с его уст срывалось то самое, баском и многократно произносимое «да... да... да...», которое обычно означало у него и раздумье и тревогу.
Он снял шляпу, и седой хохолок его над большим взлысым лбом клонился с каждым веянием ветерка то на одну, то на другую сторону, словно метелочка ковыля. Наконец строгое и омраченное лицо его обратилось к гостю. Разводя слегка руками и сам на себя негодуя, он сказал:
— Правильно!.. Здесь все правильно!.. Да... да... да... Мы, Дмитрий Павлович, считаем вас уже своим и говорим, не стесняясь... Надо признать... Этот авантюрист Шестеркин много бесценнейшего времени у нас загубил. И ведь какое время! Лето, навигация, когда Волга-матушка все вам на своем могучем хребте доставит вот сюда, к самому котловану!.. Да... да.. район в тяжелом положении...
Шестеркин был предшественник Степанова по управлению Правобережного стройрайона, человек низких деловых качеств, беспечный, кичливый и взбалмошный, «заполошный», как вскоре же стали называть его в Лощиногорске. Он был враль, очковтиратель и большой искусник укрываться за «объективные причины» и раскладывать вину на всех.
Пока начальник строительства Рощин и политотдел распознали этого гуся и прогнали его, прошло около трех месяцев, и впрямь бесценных для разворота работ правого берега.
Журков хмурился и вздыхал.
— Нет! — угрюмо проговорил он, вслушиваясь в слова Степанова. — Шестеркин, Шестеркин, а, однако, надо нам и на себя оглянуться!.. Этот «Шестеркин» и у многих из нас, к сожалению, еще крепко сидит в натуре... Правильно сделали комсомольцы. И, как видите, Ираклий Семенович, о покойнике Шестеркине и помина здесь нет!.. А вот комсомол открыто мне в глаза, начальнику политотдела, говорит, что в первую очередь я виноват! Почему? Да потому, что ты, дескать, начальник политотдела. И правильно! И весь резон!