— Знаешь, так скажи.
— Безымянная, — пожав плечами, ответил Аркадий.
Все рассмеялись.
— Увертлив! — звучным голосом снисходительно произнесла Нина.
А неторопливый, мрачноватый увалень Доценко добавил:
— Увертлив — в ступе пестом не попадешь!
У Петра Доценко еще «не выветрился» на севере его украинский говор, и он мягко, придыхательно произносил слова: ховорят, хород, халька, так же, как Лора Кныш.
Синицын за это и ухватился.
— Ховорят! — передразнил он. — Шел, шел, да и надумал? Молчал бы уж, когда тебе в степу широком возом ногу отдавило!
Умные глаза Доценко сердито сверкнули. Несколько косо поставленный, большой рот его скривился, сверкнув на солнце золотом коронок. Но пока он соображал, что ответить, Лора Кныш и Клава опередили его.
Молча переглянувшись, они схватили Аркадия за прядки белых волос. Он притворно пискнул и втянул голову, покоряясь.
— Ты смотри, Аркадий, — смеясь, пригрозила Кныш, — весь пух обскубаю!
— Да уж отпустите его! — сказала Тайминская.
Аркадий опять запищал голосом Петрушки. Девушки отпустили его.
— В последний раз! — назидательно проворчала Лора, смуглая, плотная и кареокая украинка с томным лицом.
Сторонясь встречных могуче гудящих самосвалов с глинистою землею из котлована — с грунто́м, — они шли теперь рядом с мощеной дорогой, по кудрявой придорожной травке, серой от пыли.
На большом пригорке остановились.
Отсюда осязаемо близки стали обе горы — и справа и слева. Казалось, шепотом скажи, и там, на горе, услышат. А между тем овца на белесо-рубчатом склоне одной из гор казалась не больше жука.
Лиственный, светлый лес, далеко оттесненный от голого каменного лбища, был прорезан вдоль серых и мрачных оврагов черными гривами густой ели.
На правом увале гор, если смотреть от реки, высилась над лесом каменная голая вершинка, острая, как скуфья. К ней тянуло. И, должно быть, пробитая бесчисленными воскресными восхождениями на нее, резко белелась среди темных елей тропинка, ведущая обходом на эту острую вершину.
И у Тайминской вырвался возглас:
— Давайте подымемся на нее сейчас! А?
Лебедев нерешительно развел руками.
Аркадий, кивнув на острую вершинку, сказал:
— Вот ты, Нина, подвергаешь, так сказать, сомнению мои познания насчет истории Волги. А я скажу тебе, что под этой скалой есть пещера Степана Разина.
Тут вмешался историк.
— Ну, знаете ли, — рассмеявшись, возразил он, — я недавно здесь, но мне уже о каждой здешней горе приходилось слышать то же самое.
— Ей-богу, есть! — с ужимкой воскликнул Аркадий, ударяя себя в грудь. — Клянусь!
— А впрочем, — в раздумье продолжал Лебедев, — что каждая здешняя гора укрывала разинцев, это, пожалуй, так и есть. Ведь после катастрофы под Симбирском да и года два после казни Разина разинцы гнездились в этих горах. Об этом даже и в песнях осталось. По-видимому, в те времена выбить их отсюда было не так просто.
Петр Доценко сказал:
— Да-а... Горы эти прочесать не просто!
Он, как, впрочем, и многие, выросшие в войну, нередко применял слова и понятия военного обихода.
Академик с ним согласился:
— Особенно в семнадцатом-то веке! Сохранились жалобы писцов в приказы, что им, дескать, «немочно» продираться сквозь здешние дебри.
— Эх, бульдозеров у них не было! — весело вскричал Аркадий и даже руками и шипением изобразил, как бульдозер подминает под себя дерево.
Нина одернула его:
— Перестань, Аркадий! — И он перестал.
Лебедеву удивительным показалось, до чего быстро и, по-видимому, даже с каким-то удовольствием смирялся перед нею и повиновался ей этот язвительный, самоуверенный, мало кого уважающий и, несомненно, обширно образованный юноша.
И все внимательнее и внимательнее взглядывал Дмитрий Павлович на эту девушку.
А она, исполненная почтительного внимания к нему, вдруг сказала с нетерпением:
— Дмитрий Павлович! Ну, пожалуйста, расскажите нам, что его погубило, Разина, под Симбирском. И вот что: у нас сегодня выходной день. Так пойдемте лучше не на котлован, а вон на ту вершину и оттуда будем смотреть на Волгу, на Лощиногорск — ведь вам же это тоже нужно, — и вы нам будете рассказывать. Ну, пожалуйста!
К ней присоединились остальные.
И ученый почти уже согласился. Но вдруг пришла странная и уж совсем несерьезная мысль: уступи он желанию Нины, этим самым он тоже как бы вступит в число тех, кто ей повинуется. А она, по-видимому, и без того самовлюбленная, избалованная особа.
— Нет, друзья! — сказал он. — Моих лекций вы и так уже предостаточно наслушались. А теперь и мне от вас — от комсомольцев, от механизаторов, как вас здесь именуют, — не грех будет лекцию услышать, да и не одну: об экскаваторах, о котловане, наконец, о Гидрострое в целом... Пошли! — решительно заключил он.