В соседней комнате смолк шепот. «И чего это они шепчутся с мамой?»
И он еще раз позвал жену.
Она вошла легкой, бесшумной поступью. Присела к нему поверх одеяла и, забавляясь его рассерженным видом; туго укутала одеялом его сильные смуглые плечи, будто спеленала.
— Ну, ну... агу!.. Не плачь, не плачь... миленький мой, хорошенький!.. А-а-а!.. — приговаривала она, причмокивая, словно над младенцем, губами и раскачивая его за плечи и целуя.
— Что, будильник испортился, что ли? — напуская на себя ворчливость, спросил он.
— Нет. Звенел вовсю. А ты даже и не пошевельнулся. Я и не стала тебя будить... Надо же тебе хоть в воскресенье выспаться. А у тебя жар. Ну, конечно, жар, — сказала она убежденно, после того как слегка прикоснулась к его лбу своими упругими, яркими губами.
— Выдумываешь... — снисходительно проворчал он.
— А вот увидишь.
И Тамара встала и пошла к угловой тумбочке, где были у них лекарства и термометр.
Иван, приподнявшись на локте, смотрел ей вслед.
Сегодня она была какая-то особенно домашняя, вся исполненная светлого уюта и женственной прелести, — в сером пуховом платке на плечах, в теплом вишневого цвета платьице, коротком и тесном, и в светлых фетровых валеночках, слегка надрезанных сзади на ее полных икрах.
Третий день бушевала вьюга. Окна их домика запушило снегом. Стены порою струнно гудели от напора ветра. И этот зимний сквозь заснеженные стекла свет солнца, и удары вьюги, и сухая жара в светелке, и то, что воскресенье, — все это как-то сливалось в одно праздничное, домашне-уютное с домашним видом Тамары, и Упоров невольно поддался на миг этому блаженному размору, этой изнеге заслуженного отдохновения и подумал о том, как бы в самом деле хорошо было, если бы можно было сегодня никуда не выходить, устроить хотя бы один-единственный выходной день за всю эту зиму.
Но он тотчас же и отмахнулся от этих мыслей: сегодня он намеревался побывать на дальнем земснаряде, комсомольско-молодежном. А если не сегодня, то, пожалуй, и не вырваться скоро. А ребят вот как надо поддержать. Почин ихний далеко отдастся: шуточное ли обязательство — миллион кубометров песка намыть за месяц, и это — зимою!..
«А все-таки до чего тяжела голова! И синяк над бровью все еще болит...»
И Упоров нахмурился, ощупывая синяк над глазницей.
Это была «памятка» о недавнем ночном рейде комсомольской бригады содействия милиции. «Бригадмильцы», как их сокращенно звали, ревностно принялись эту зиму содействовать милиции в искоренении хулиганства. К этому призывало их письмо ЦК ВЛКСМ о борьбе комсомольцев с пьяницами, хулиганами и дебоширами. И надо сказать, куда спокойнее стало и на самых глухих остановках ночного автобуса, даже в дни праздничного разгула в старом городке.
Как во всех начинаниях, где застрельщиком предстояло быть комсомолу, Иван Упоров стремился и здесь личным примером увлечь за собою молодежь.
Он обязал руководителей спортивных обществ на строительстве, комсомольцев создать кружки изучения «самбо» — самозащиты без оружия. И сам стал одним из первых самбистов.
Вместе с первым секретарем горкома комсомола Мишей Векшинским — светловолосым, длиннолицым, угрюмо-застенчивым юношей с девичьим румянцем во всю щеку, с челкой, падающей на очки в толстой оправе, и с густым и слегка окающим голосом — они возглавили первые ночные дозоры комсомольцев, вступивших в бригады содействия милиции — «БСМ», как сокращенно они именовались.
И все шло отлично. И не одного-таки детину вразумили эти ночные комсомольские дозоры!
И вот два дня тому назад вышла осечка: здоровенный парнюга, которого они с Векшинским выставили из ночного автобуса, успел-таки нанести удар и тому и другому.
Ивану пришлось по надбровью. А Векшинскому — по стеклу очков.
И когда Иван, захватив рукою лоб, отдувался от боли, товарищ утешал его:
— Тебе хорошо: синячком отделался. Тамара компрессик сделает, все и прошло. А в моих очках стекла с какой-то особой кривизной: здесь, пожалуй, и не найдешь, в Москве придется заказывать.
И оба расхохотались.
А вот, однако же, другой день голова побаливает от этого «синячка»; еще хорошо, что сгоряча не пожаловался Тамаре: засадила бы на больничный лист на неделю!
Да и сейчас хотела: температура оказалась тридцать семь и две десятых.
Упоров попробовал отшутиться:
— Тамарочка, да это обычная моя температура. Есть такие люди, с повышенной температурой.
Но ей было не до шуток.
— Вот именно! — и сердито, и жалобно, и в то же время с горькой усмешкой отвечала она. — Не худо бы и охладить немного. Никуда я не отпущу тебя сегодня. И выдумал — на дальний земснаряд! Десять километров, да еще в такую погоду. Посмотри, какая вьюга!