— Тамарочка! — взмолился Иван. — Но я же не пешком, а остановлю попутную — и на ней. Женушка моя милая! Да если я чуть с температурой в постель буду забираться, не выйду, а там другой, третий, на своего парторга глядя, — тогда что ж это получится? Если я сегодня отменю поездку на дальний земснаряд, то когда же, ты сама рассуди, выберусь я к ребятам? Ты посмотри расписание мое на целую декаду, ну, посмотри!
Так восклицал он, а она все молчала и молчала, облокотясь о стол и глядя в заснеженное окно.
И вдруг, смолкнув, чтобы услыхать, что скажет в ответ Тамара, он расслышал в тишине четкий тихий стук как бы капель воды с подоконника. Он так и подумал сначала.
А когда понял, что это от ее слез, кинулся в испуге к ней, и обнял ее, и стал просить прощения, целовать и утирать ее слезы.
Когда они помирились, она укоризненно сказала ему:
— Я понимаю, Ваня, что дел у тебя необъятное количество. Но неужели на сегодня не найдется у тебя такого, чтобы не выезжать никуда, а позаниматься дома? Почему я плачу? У тебя, наверно, грипп начинается. А ты еще переохладишься, ну и свалишься. Им же будет хуже, всем ребятам твоим!
Упоров рассмеялся:
— Да нет никакого у меня гриппа. Это у меня от этой вот шишки на лбу.
И, забыв, что он скрыл от нее в тот раз свое столкновение с хулиганом, он рассказал ей все. Этим он думал успокоить ее. И только испугал.
— Так что же ты молчал до сих пор? — вырвался у нее возглас. — Если от ушиба головы жар, так это еще хуже: может быть, началось воспаление мозга!.. Ложись в постель, и я сейчас же вызову врача.
Он долго не мог успокоить ее: пока не рассердился, не накричал.
Пришлось еще раз мириться.
Потом она поила его чаем, и все ж таки с малиновым вареньем, а он понимал ее хитрый расчет, ничего не говорил и только скрыто усмехался.
За окном послышался настойчиво повторенный гудок легковой машины, остановившейся возле их домика. Кто-то постучался в наружную дверь.
— Это к нам, — сказала Тамара и пошла открыть.
Вошел громоздко, по-зимнему одетый шофер Андриевского. Поздоровались. Присесть отказался. Протянул Ивану письмо.
— Николай Карлович за вами прислал. Из больницы. Приказал дожидаться. И назад вас доставить, — проговорил он.
Молча прочитав записку главного инженера, Иван передал ее жене. Молча прочла и она. Переглянулись.
— Ну? — спросил он. — Отпустишь? Что-то, видно, чрезвычайное. К нему никого не допускают в больницу, а тут — сам...
— Что ж я могу сделать! Поезжай, — сказала Тамара. — Но только побереги себя.
Шофер пошутил:
— Не беспокойтесь, Тамара Ивановна, супруга вашего я же и обратно доставлю в полной сохранности!
56
В больнице левого берега Николай Карлович Андриевский занимал отдельную маленькую палату. Он уже выздоравливал, и врачи разрешали ему неотложные свидания по делам строительства.
Едучи на левый берег, Упоров еще раз перечитал записку главного инженера. Она удивила его не только старинной учтивостью выражений: обычно письменные распоряжения его были кратки и сухи, имя и отчество подчиненного означались одними начальными буквами. А на этот раз записка была такова:
«Глубокоуважаемый Иван Иванович!
Прошу извинить больного старика за беспокойство, которое он Вам причиняет этим своим несвоевременным приглашением! Поверьте, что без самой крайней нужды я не посягнул бы на Ваш заслуженный отдых. Убедительно прошу Вас прибыть ко мне ненадолго на посланной за Вами машине.
Уважающий вас
Н. Андриевский».
Нянечка без малейших возражений проводила Упорова в палату Андриевского. Он ждал его и выразил это радушными возгласами. Старик был в теплой коричневой пижаме с выправленным поверх отложным белоснежным воротом рубашки.
Прежде всего он налил Упорову стакан крепкого чаю, подвинул ему коробку шоколадных конфет и, лишь убедившись, что гость не отверг угощения, начал разговор о деле.
Да! Андриевского и впрямь осенила изумительная, смелая мысль в его «бессонные больничные ночи», как выражался он. Слушая его план — и простой и дерзновенный, — Упоров залюбовался им.
Речь шла о том, что мучило в эти дни многих, в том числе и самого Упорова. Во что бы то ни стало и срочно, ударно надо было завершить бетонирование защитных «бычков» здания ГЭС — этих исполинских башен, из которых каждая была теперь, с пуском воды в котлован, островом, до которого нечем было досягнуть: разведенные сцепы наплавного моста, крепко вмерзшие в метровую толщу льда, все так же отстояли на целых три километра от здания ГЭС. И не с чего было бетонировать недосягаемые «бычки». И вот главный инженер предлагал применить для проводки сцепов речной ледокол, праздно стоявший в одном из ближайших затонов. Ледокол!..