— Это гениальная мысль! — восторженно сказал Упоров, срываясь с места. — Ну и что же? — вдруг спросил он в упор. — Я, конечно, не первый, с кем вы поделились вашим замыслом? Рощин одобрил?
— И не только он! — весело ответил Андриевский. — Вчера мне позволили здесь созвать маленькую летучку. Были Кареев, Лепехин, Васильков...
— Нельзя не приветствовать ваш выбор: гвардия перекрытия! — одобрительно сказал Упоров.
— Рад вашему слову! — сказал главный инженер, и в самом деле чувствуя с некоторым удивлением, что одобрение Упорова, с которым они всегда были далеки друг от друга, почти неприязненны, сейчас вызывает в нем необычайное удовлетворение, даже гордость, — у него, кто по праву и по заслугам считал себя старейшиной советского гидростроения.
— Насколько я могу судить, — продолжал Упоров, — это вами избранный штаб предстоящего ледового похода?
— Да... — с чувством какого-то внутреннего борения отвечал Андриевский. — Штаб, но... без войска...
— Как? За чем же дело стало? Да вам для этого ледового похода и для сборки моста на новом месте, вдоль «бычков», и войско-то нужно вовсе не большое: бригада Саши Бурунова — монтажники, слесаря, да еще другая комсомольско-молодежная — плотники Ложкарева Гены, — вот и все!.. Да, только они и могут в такие сжатые сроки — войско испытанное, — убежденно заключил он.
Андриевский печально усмехнулся.
— Это я знаю, — подтвердил он. — Но... наотрез отказались. Наотрез!
— Ушам своим не верю, — изумился Упоров.
— Представьте! Ответили управлению, что большая, дескать, часть скоро отбывает от нас: кто на Ангару, кто на Днепр. И что на эту работу они не пойдут.
Упоров хмуро выслушал это сообщение. Помолчал. А затем глянул в лицо Андриевскому и сказал:
— У меня впечатление, что вы не говорите мне всего. Вы сами беседовали с ними?
— Да, я сам. И вы правы: я сказал вам не все. Но это не потому, что... — Андриевский замялся. — Словом, так: и Бурунов ваш и Ложкарев в присутствии многих из своей бригады сказали мне почти буквально следующее: «Мы у вас пасынки, товарищ главный инженер! Когда аврал, чрезвычайное положение, то ложкаревцы, буруновцы, парни с красными книжечками, сюда! А как только минуло, отлегло, так нате вам, братва, обходные листы в лапу и ступайте на все четыре стороны!..»
— Что ж! Так ведь и было, — сказал Упоров.
— Знаю, — подтвердил главный инженер. — Этот сверхъестественный дурак Кусищев!.. Я понимаю, что ссадина в сердце от того оскорбления еще болит у них. Но...
И, не договорив, он встал и, взяв за руку Ивана Упорова и глядя ему в глаза взглядом дружеским и проникновенным, задушевно сказал:
— Словом, что тут разговаривать долго. Я потому-то и призвал вас на помощь, дорогой Иван Иванович, что ваше слово для комсомольцев... И не только потому... Давайте спасать положение!
57
Смелый план Андриевского был немедленно утвержден.
И вот изо дня в день, из ночи в ночь речной ледокол принялся взламывать и крушить льды. Черные полосы многокилометровых майн исполосовали там и сям ледяную пустыню — от бухты Тихой до горловины подводящего канала ГЭС.
За ночь жестокий мороз успевал хотя и наскоро, но и накрепко снова зальдить майны.
Не просто оказалось протаскивать через эти узкие проломы в ледяной толще громоздкие да еще вдобавок спаренные двадцатиметровым настилом стальные баржи наплавного моста.
Иные из них жестоко калечились.
Это были поистине дни ледового похода!
И недаром капитан Ставраки, почти не покидавший капитанского мостика, словно примерзший к нему в своем залубенелом от стужи и брызг гремящем плаще поверх бушлата, — недаром вспоминал он не однажды другой ледовый поход кораблей, — тот великий, балтийский, девятьсот восемнадцатого!
Он предавался этим воспоминаниям не просто так: он хотел этим вдохновить ребят, воодушевить.
А уж надо ли было еще воодушевлять? Это их-то, комсомольцев, этих яростно-самозабвенных в любой работе, могучих и расторопных парней в синих стеганках и брезентовых куртках с наплечниками, в ушастых шапках, сдвинутых на затылок, в шлемах-щитках для электросварки, с топорами, стержнями, электродержателями в руках! Это их-то еще воодушевлять, этих юношей, возросших в пламенном и спором труде, у которых близ сердца, как святыня, хранится красная книжечка, именуемая путевкою комсомола, — их клятва, их гордость, неиссякаемый, как радий, источник духовного жара и света!