Вот они на ледовом аврале: электросварщики, такелажники, матросы, верхолазы-монтажники, плотники и слесари — веселые и горластые, белозубо-хохочущие, со следами ожога от стужи на пылающих румянцем щеках, а у иного и на пальцах, ибо ни в какой мороз не признают рукавиц. Вот они, юные, мужающие львята великого ленинского комсомола!
— Майна!
— Вира!
— Эй, на лебедке! — Зычные крики; посвист в два пальца; гулкий рев мегафона в багровой стуже; залповый грохот ломаемых льдов; глыбастое, дыбящееся крошево льдин, торосьями, «козлами» вздыбленных в черной, как чернила, быстро текущей воде. Пар над Волгой: не поймешь, от воды или от этих вот разгоряченных авралом могучих парней, от их жаркого дыхания.
То на палубе ледокола, то на котором-либо из мостовых сцепов, разбросанно чернеющих на снежно-ледяном пустыре Волги, возникает порою маленькая кучка людей. Обычно их трое. Это Рощин, Андриевский, Кареев.
Но обычно к ним вскоре присоединяются инженеры Лепехин и Васильков — «спинной мозг перекрытия». Их призывают сюда, на этот переносный КП, либо махальные, сигналя флажками, либо громогласный, набухший зов мегафона.
Иной раз присоединяется к ним Упоров — в брезентовой робе, ушастой шапке.
Но уж вскоре ребята видят его на льду, среди торосов, с длинным шестом в руке, опираясь на который он перемахивает через полыньи и разводья.
— Иван Иваныч сюда, к нам, шесту́ет! Подтянись, орлы! — весело кричит Ложкарев, завидя его.
Вот Андриевский поднял к глазам большой бинокль, и вдруг руки его дрогнули. Возглас тревоги вырывается у него. Он передает бинокль Рощину.
И как раз в этот миг до слуха всех, кто на ледоколе, доносится страшный грохот и треск раздираемого в разные стороны сцепа.
Ледокол останавливается. У всех на глазах быстро кренится, вздыбливается и начинает тонуть один из тягомых сцепов. Его перекосило весь! Тяга ледокола и сопротивление льдов разодрали его, словно бы это был бумажный кораблик!
Один из кораблей понтонной эскадры вышел из строя, погиб! Впрочем, это один из тех сцепов, которые покинул Кусищев на самом плесе, застигнутый ледоставом врасплох.
Таких сцепов виднеется на ледовом поле еще два. И они перекошены льдами, ненадежны, и вряд ли удастся их дотянуть до защитных «бычков» здания ГЭС.
Волнение утихает. Штаб спокоен. Спокоен и Кареев, главный проектировщик понтонного моста. Здесь, как в предначертанном командованием прорыве, заранее учтены неизбежные, неминуемые потери.
Точный инженерный расчет непререкаемо говорит этим людям, что если даже четыре сцепа канут подо льды, на дно Волги, то все равно уцелевших барж, доведенных до защитных «бычков», хватит вполне, чтобы новый наплавной мост простерся через водную, гладко валящуюся ширь подводящего канала.
А стало быть, будет с чего бетонить!
И вот он, наконец, наступает, закатный морозный час, когда первый огромный сцеп из двух барж, целехонький, украшенный алыми вымпелами — как тогда на перекрытии, — пристал к откосу и стальными тросами толщиной в руку крепится намертво.
А там, в мутно-снежной мгле Волги, сиренево, словно миноносцы на море, мреют уже выстроенные в кильватерную колонну вдоль главной майны остальные сцепы наплавного моста.
Многодневная напряженная борьба со стихией сменилась ликующей радостью. Ледовый поход завершен!
Сбежавшиеся на откос со всего Лощиногорска люди ревут «ура», кидают шапки в воздух, невзирая на лютый мороз.
Видно, как на палубе последнего сцепа Леонид Рощин, огромный в своей меховой куртке, словно медведь, радостно облапил вожака комсомольско-молодежной бригады Гену Ложкарева и расцеловал его троекратно. Андриевский крепко жал руку Карееву, а тот застенчиво улыбался. Он даже побриться не успел к этому торжественному дню. Темная кудрявая бородка согревала его в эти дни и ночи ледового похода.
Иван Упоров, кипя и пылая, вспрыгнул на перила подведенного к «бычкам» сцепа и, хватаясь за стойку и призывно выбросив руку, выкрикнул во весь голос:
— Комсомольско-молодежным бригадам — ура-а!..
И этот возглас побед и торжеств народных, подхваченный тысячами людей, далеко прокатился по берегам.
58
— Здравствуй, Бугримова, укротительница тигров! Здравствуй, Петр! — приветствовал Галину и ее мужа Упоров, войдя в комнату к ним.
— Здравствуй, Ваня, — сказала Галина Ивановна. — Садись чай пить с пирожками.
— Что ж, чай пить — не дрова рубить. Это можно.
Было воскресное утро. Доценко только что вернулся из ночной смены и сидел в ожидании завтрака, тихонько наигрывая на баяне и напевая задушевным голосом: