— Что, моряк, — сказал, кладя ему руку на плечо, Упоров, — по морской волне, вижу, заскучал? Не тоскуй, скоро у нас свое море будет. Укачивать будет не хуже, чем твое Черное.
— За смену на моем «Уральце» укачивает не хуже, чем на море, — отвечает Доценко. — Сидай, будь ласка!
Они уселись за стол. Галина внесла румяную груду горячих пирожков. Казалось, на них все еще кипит масло.
Комната наполнилась запахом только что заваренного хорошего чая.
— Чего Тамарочка твоя не забежит к нам? — спросила Галина.
Петр пошутил:
— Важная стала: министр народного питания! — Он подразумевал то, что на днях начальник отдела рабочего снабжения Артемий Журков возложил на Тамару Упорову руководство сетью ларьков и палаток вокруг большого котлована.
— И не говори, — ответил Упоров. — И я ее только раз в неделю вижу. Воскресенье у нее самый рабочий день.
— Понимаю.
— Вот что, Галина, — опять начал Упоров. — Я к тебе с большим поклоном: хочу тебе под надзор одного тигра подбросить, молодого, свирепого...
— Ишь ты! — крякнул Доценко. — А ты мужа спросил?
Ваня вздохнул.
— Не бойся, Петр: тигр-то он тигр, да еще и кавказский, а только тяжело раненный...
— А! — воскликнул Доценко. — Знаю, о ком ты говоришь. Ну, как нога у него, срослась?
Они говорили об Асхате Пылаеве.
— Срослась-то срослась. Да хирург сказал, что чуточку прихрамывать будет.
— Ну, это не беда.
— Беда, да еще какая!
— Почему? Девчата любить будут. Парень — красавец!
— Видишь, Петя, — сказал Упоров. — Для нас с тобой это бы ничего. А он о балетном училище мечтал: эта знаменитость московская, что в «Лебедином озере» с ним выступала, она с тем и уехала, что Асхата непременно нужно послать в Москву. Обещала устроить его. Она ему такую будущность предрекала, что у кого хочешь голова закружится...
— Понимаю, — сказал Доценко. — Ну, а теперь, стало быть, все у него рухнуло.
— Да в том-то и дело, что не рухнуло. Все, оказывается, поправить можно. И даже никакой хромоты не останется.
— Чудеса!
— Чудеса хирургии, — добавил Иван. — Видишь ли, есть в Москве такой хирург — ортопед, профессор. Так он может легко Асхату ногу исправить. Но только медлить, сказал, нельзя. Правда, в Москве месяца два придется ему пролежать.
— Ну, и надо сделать! — сказала Галина.
— Не так-то просто, Галиночка!
И Упоров, разгорячась от воспоминаний, вновь и вновь переживая обиду и горечь за Асхата, рассказал Петру и Галине о своей попытке вмешательства, о своем столкновении с Кусищевым и о том, как поговорилось ему с Марьиным.
— Понимаешь, с тем, с Кусищевым, я поговорил как надо. Иду жаловаться Марьину. А Кусищев уж забежал вперед. Что он там наговорил ему, не знаю. А только наш Марьин меня и слушать не стал. В общем худо получилось.
— Да, — мрачно сказал Петр. — Ну, а что Асхат, когда ты сказал ему, приуныл?
— Мало приуныл! Лицом почернел весь. Ведь надо понять: он жил и дышал этим! Так вот что, дорогая Галочка! — обратился он снова к ней. — Я и пришел к тебе: как только узнал, что Орлов от вас к Бороздиным переехал, я сейчас же в постройком, в жекео и забронировал его комнату за Асхатом. Здесь я за него буду спокоен. У тебя дар такой: слушаются тебя ребята... Не учить тебя, как с ним обращаться, — умеешь! Побереги его, Галиночка! Вот в чем и поклон мой к тебе!
Галина Доценко ответила ему не вдруг.
— Слушай, Галиночка! — сказал он чуть не жалобно, пытливо всматриваясь в ее лицо. — Я понимаю: и без того у тебя хватает работы, я понимаю...
— Что ж, Иван Иванович, раз ты так считаешь, я согласна, — ответила Галина.
Обрадованный ее согласием, Упоров даже на ноги вскочил.
— Ну, молодец, Галиночка! — сказал он, обнимая ее за плечи. — А то, знаешь, просто боюсь я за него!..
И оказалось, что он боялся не зря.
Первое время Асхат вел себя спокойно, хотя и угрюмо, отчужденно. Скоро, однако, умная ласковость Галины Ивановны сделала свое дело: юноша стал веселее. Больничный лист его кончился. Пылаев стал выходить на работу.
Однажды ночью Галина проснулась от легкого стука в комнате Пылаева. Сама не понимая, что ее толкнуло на это, она спрыгнула с постели и, не постучавшись, вбежала в его комнату.
Пылаев в одном белье стоял на табуретке у стального штыря, просунувшегося возле косяка, и уже затягивал на шее петлю.
И в слезах и с кулаками накинулась на него Галина.