Мало-помалу Августа Петровна привыкла, что у нее есть невестка, хотя и не узаконенная. Однажды она спросила, почему Клава к ним никогда не приходит.
Игорь ответил откровенно.
— Ну, а если я приеду к вам? — спросила Августа Петровна. — Я не натолкнусь на закрытую дверь?
— Ну что ты! Ради бога, мы так будем счастливы!
Но Андриевская так и не собралась к ним — вплоть до отъезда Игоря с Клавой на Ангару. Лишь тогда она поехала с ними в Средневолжск, на вокзал — проводить их — и даже всплакнула, не забывая, впрочем, тотчас же осушить слезы комком носового платочка.
61
Не успело сердце Галины Ивановны Доценко отойти от той боли и ужаса, которые пришлось пережить ей от безрассудного поступка Асхата, как черное крыло неожиданной беды опахнуло жизнь ее собственной семьи, столь ясную, простую, исполненную мужественного счастья, взаимного доверия и любви.
В одно злополучное декабрьское утро Галина взяла из дверного почтового ящика обыкновенный конверт из оберточной грубой бумаги с надписью «Доценко», раскрыла и стала читать. Тотчас же ей стало ясно, что это письмо Петру, а не ей.
«Друг! — стояло в письме. — Батька твой кланяется тебе. Если не хочешь быть с ним — можешь откупиться, и задешево. Денег не потребуем. Отработаешь!
Ждать некогда. Когда согласен, сделай так. Как пойдешь завтра на ночную смену в каменный карьер, по той тропке, по которой завсегда ходишь, то чуть повыше тропинки, на горе, стоит экскаватор, который перегоняли, да он не дошел. Положь свой ответ под правую гусеницу. И уходи — не оглядывайся. А то раскаешься. Если стукнешь — пеняй на себя, живым тебе не быть!»
Прочла — подкосились ноги. Долго сидела в оцепенении. «Да что же это такое? То ли чья-то злостная, хулиганская шутка, то ли...» И вдруг внутренний голос сказал ей: «Нет! А это значит, что у него, твоего Петра, лежит на совести что-то темное, скрытое и скрываемое от всех и от тебя тоже... Вот что значат эти страшные, глумливые строки, начертанные как бы печатными буквами чьей-то безвестной подлой рукой!..»
Когда пришел Петр, она передала ему в конверте зловещее письмо, а сама так и впилась глазами в его лицо. Она видела, как побледнел он, читая. Ей показалось даже, что он пошатнулся.
И тогда Галина спросила у него, глядя в упор:
— Ну?.. Что это за письмо? Вижу, что неприятное.
Лицо его исказилось. Левая рука его невольным движением прижала борт тужурки, где лежало письмо, словно бы он боялся, что она отнимет его.
— Не надо, Галиночка, — произнес он голосом тоски и мольбы. — Не спрашивай сейчас ничего. После все расскажу...
— Как хочешь! — угрюмо и отчужденно ответила она. — Как хочешь!..
Посидев немного, он оделся в свою охотничью стеганку, взял двустволку и направился к двери. Ему явно ждалось, что Галина окликнет его и спросит, куда он пошел. Он приостановился. Нет! Она даже и головы не подняла от своих бумаг.
Тогда он сам ей сказал — угрюмо, не оборачиваясь:
— Поброжу по горам. Зайчишек попугаю. Устал. Скоро не жди.
И хлопнул дверью.
И тотчас же, едва затихли его шаги, оделась и вышла на улицу Галина. Она бежала к Ивану Упорову. Да! Сколько раз к ней, к Галине Доценко, шли за советом и помощью и девушки и ребята, доверяя тайное тайных, все свои сомнения и скорби, и она щедро, по-матерински делилась с ними тем особым разумом сердца, тем ясновидением участия, которые в глазах многих и многих выделяли ее. «А теперь вот сама не знаю, что мне делать, бегу к Ивану советоваться!»
Упоров призадумался крепко.
— Да-а! — промолвил он наконец. — Этакое письмецо неспроста: гнусный чей-то шантаж. Это несомненно. Но что может быть такого за Петром? Коммунист, на работе душу кладет. И один же из лучших наших вожаков соревнования! Зря, что ли, мы его в Золотую книгу вписали? И ведь я, а тем более ты, уж скоро пять лет, как знаем его... каждый шаг знаем, каждое слово...
И тебя он любит без памяти... Или, случалось, обманывал в чем-либо, скрывал что от тебя? Ну? Бывало так?..
Галина покачала головой:
— Нет, не помню. Не обманывал никогда. Ничего не таил...
— Да-а... Прямо-таки загадка какая-то! Но вот что я думаю, Галиночка, — посоветовал, наконец, Упоров. — Ты не жми на него. Нравственно не жми, понимаешь?.. Я верю в Петра. И ты верь... Пусть раскроется сам. А если нет, так разве он такой тебе и нам нужен? Пускай решает все сам!..
А в эту самую пору тот, о ком они говорили, Петр Доценко, решал. Решил. Никуда, конечно, ни за какими зайцами не пошел он. А прошел Лощиногорской лощиной в густой заснеженный ельник на склоне сопки, с которой виден был как на ладони весь городок, и, наломав лапника на подстилку, прилег, закурил и стал думать.