Страшными были эти думы. Не дай бог никому и никогда таких дум!
Его отец был повешен партизанами Киевщины как староста и агент гестапо. Это все Петр Доценко скрыл. Он скрыл это и при поступлении на работу и когда его принимали в партию. В анкетах писал просто, что отец и мать умерли и что ближайших родственников у него не осталось. Сам он в первый год войны был еще подростком, но остаться с родителями не захотел, а убежал из родного села и примкнул к потоку эвакуированных.
Учился он хорошо, кроме того, обладал большими способностями к освоению механизмов. Приехав на Волгу в тысяча девятьсот пятьдесят первом году, Петр Доценко удачно попал на выучку к Василию Орлову, и тот вырастил из него замечательного машиниста экскаватора.
Теперь, когда он держал в своей руке страшное письмо, он был уже известный всему Советскому Союзу экскаваторщик великой стройки Петр Доценко, коммунист. О нем писали газеты. Его имя стояло в Золотой книге.
Много раз за все эти годы Петр Доценко нет-нет да и спрашивал себя: «А хорошо ли я это делаю, что продолжаю и продолжаю эту ложь? А что, если прийти в райком да так прямо и сказать: товарищи, я соврал, я обманул вас — отец у меня стал предателем, служил оккупантам, и за это его настиг правый и страшный суд народа. Вы знаете меня. Я последнюю каплю крови отдам за Родину и за родную мою партию, которая сделала меня человеком, взрастила меня. Верьте мне, я сам бы, окажись я тогда в этом отряде народных мстителей, своей рукой казнил бы предателя, опозорившего наше имя, нашу семью! Но поймите, с чего началась моя ложь. Я тогда был мальчишкой. Мне было страшно: если я скажу всю правду, то ведь тогда на мне, в глазах всех советских людей, будет кровавое клеймо: сын предателя! И я весь содрогалс, во мне кровь стыла от одной только мысли об этом... А я ведь ничего не хотел для себя, кроме права трудиться самоотверженно, не щадя себя!..
Мне даже думалось иной раз: пусть снова наступит час кровавых испытаний, и тогда я докажу своей смертью на рубеже Родины, что я весь, до последнего вздоха принадлежу народу моему и великой и родной Коммунистической партии. А пока разве не говорят мои трудовые дела, которые вы сами называете трудовыми подвигами, кто я и что я? Да и разве не было сказано, что дети не отвечают за грехи и за преступления отцов? Чем и кому я повредил, скрывая от всех позорную гибель моего отца?!»
Так вот, извилистыми и лукавыми в своем существе, но с внешней видимостью правды рассуждениями в тайниках своего сердца Петр Доценко успокоил свою совесть, уверил себя, что умолчание еще не ложь, и то, что случилось с его отцом, попросту не имеет к нему никакого отношения.
И мало-помалу он привык думать так. А потом и совсем перестал думать об этом. Это было похоже на то, как если бы незаживающую язву в глубинах своего сердца он прикрыл, залепил каким-нибудь пластырем, и она перестала ныть и тревожить его. И вот настал час — час расплаты. Чужая, гнусная, несомненно же вражеская рука сдирает этот пластырь с затаенной, неутихающей язвы в его сердце! «Так и надо тебе, так и надо тебе!» — со злобою на себя самого бормотал он сейчас, и стискивал зубы, и до боли в кулаке стучал по прикладу лежавшего перед нам ружья.
Картины предстоящего позора, одна другой больнее и нестерпимее, вставали перед ним... Вот вызывают на бюро, вот зачитывают его дело — сперва на закрытом партийном, а там и на общем рабочем собрании всего Лощиногорска. Исключение из партии за обман. Вот вымарывают его имя из Золотой книги великой стройки...
А Галиночка, его чистая, вот как первый выпавший снег, и строгая-то, и до муки любимая, — что она скажет со своей гордой, незапятнанной прямизной, Галина Ивановна Доценко, когда узнает, какой недостойный, малодушный человечишка, пошедший на обман партии, был ее мужем?..
«А, пускай!.. Заслужил — и приму весь позор. Но тем гадам, которые могли о нем подумать такое — «отработаешь», — нет, не радоваться им!»
Петр Доценко принял решение твердое и ясное. Ничем не спугнуть врагов. Значит, сегодня же, идя в ночную вахту (а уж время близилось), надо им, этим гадам, дать такой ответ, чтобы они подумали, что он запуган и готов на переговоры. Утром, не заходя домой, сразу же к оперативному уполномоченному: все ему рассказать. Галине пока ни слова.
Он одним могучим прыжком взметнулся со своего хвойного ложа на снегу. Схватил ружье. Оно было заряжено. И он из обоих стволов ринул огненный залп в черное, усеянное крупными звездами небо.