Все, что мы с вами накопили, приобрели здесь, — наши знания и опыт, это мы берем с собою, на новые берега.
Только ошибок своих туда мы не возьмем! Да! Не возьмем!.. — зычно и убежденно провозгласил он и невольно смолк, ибо долго ничего нельзя было бы услыхать, кроме радостного ответного гула, и возгласов, и рукоплесканий, прокатившихся далеко-далеко по берегам великой реки.
70
Стол уже давно был накрыт к ужину, а Светланы и Василия все еще не было: что-то позадержались после митинга.
Максим Петрович, отдыхая в столовой, просматривал газеты и слушал передачу из Москвы.
Наталья Васильевна только что перепеленала и покормила грудью маленького и снова вышла в столовую. Ее не на шутку стало беспокоить долгое отсутствие Светланы.
— Да что это с ними? — проговорила она жалобно. — И чего ты их с собой не привез?
— Там молодежь собралась, шумела, я и не стал трогать: пускай помитингуют!
Бороздин искоса глянул на жену из-за листа газеты: он-то знал, ради чего осталась после митинга молодежь.
— Слушаю я тебя, Наташа, — сказал он, — и думаю: а сильно бы ты заскучала, при всей твоей занятости, если бы не по ком стало ныть!..
— Зато уж ты — бесчувственный отец! — обидевшись, возразила она. —Ты от бетона своего и сам забетоне́л! И во сне все бормочешь: «Закозлило виброхобот! Отставлю вас от бетона...»
И не выдержала — рассмеялась.
Рассмеялся и Бороздин. Вдруг он вслушался в голос диктора.
— Постой, постой, — сказал он жене. — Слышишь? Сейчас будут записи Шаляпина передавать.
Он подошел к приемнику и установил на лучшую слышимость. И они оба стали слушать.
Потом долго и долго молчали, растроганные, потрясенные. А когда почти без всякого перерыва диктор объявил, что сейчас выступят «в новом скетче» артисты, и послышались нагловато-бездушные голоса двух популярных самоуверенных остряков, Бороздин резко выключил приемник.
— Понятия у людей нет!.. — проворчал он. — Прямо без передышки — сейчас же вслед за Шаляпиным!..
Успокоившись, он в раздумье сказал жене:
— Ты знаешь, Наташа, о чем я подумал, когда слушал его? А вот о чем. Какая глубина, если вдуматься, в словах, которые уж вроде бы и примелькнулись нам: «Искусство, — говорим мы, — принадлежит народу!» И вот Шаляпина взять. За границей остался. Личный сейф пересилил... А народ русский это все в его личной жизни осудил и отметает. Но вот великий дар его, гениального певца, гениального артиста, — этот весь капитал народ возвращает в свою сокровищницу народного русского искусства. Свое берет!.. А то все народ сдувает, как шелуху. Пускай она за границей остается! Нам другой Шаляпин дорог — Борис Годунов, Мельник, Досифей... А это уже не его, Федора Шаляпина, частная собственность! Да вот и сейчас: через радио, через эфир мы возвращаем его себе, а это ведь тоже народом созданная наука, техника...
Бороздин вдруг смущенно прервал свои рассуждения и взглянул на жену.
— Но ты поняла, что я хотел сказать?... — неуверенно спросил он.
— Ну, конечно, Максим, все, все поняла. И ты это очень хорошо сказал, что народ свое возвращает, неотъемлемое.
А у самой уж ушки на макушке.
— Идут! — восклицает она, заслышав шаги.
Дверь в столовую распахивается. Сперва влетает Светлана — как всегда с откинутой крупно-кудрявой головой, ясноглазая и во всю щеку нежно-пылающий румянец. За нею высится Василий Орлов, словно безмолвный, могучий телохранитель. Он слегка сутулится в комнате и старается ступать потише в своих кованых бутсах.
Светлана звонким и радостным голосом произносит:
— Мамочка! Поздравь нас!
И смолкает.
Наталья Васильевна занята последним осмотром стола и не очень-то вслушалась в ее возглас. Мало ли все еще детских каких-то выходок у Светланки!
— Ну, ну, с чем это вас поздравить, с какими успехами?
— Я и Вася уезжаем на Ангару!..
Тарелочка звякнула о тарелку. У Натальи Васильевны затряслись руки. Она села на стул. Вскинула на Светлану глаза и заплакала.
Светланка так и кинулась к ней. Стала целовать ее в глаза, отнимая от ее лица ладони, которыми мать закрылась.