Муж, коммунист, тоже работал в управлении — чертежником. У него были простые, ясные взгляды на любовь, на брак и семью: равенство в браке полное и безоговорочное, без всяких скидок и поблажек для мужчины. Что можно тебе, то можно и ей, чего нельзя ей, то запрещено и тебе. Уж если оба служат или учатся, то вся работа по дому выполняется наравне, хотя и не поровну. «Это разница! — говорил он. — Мужчина сильнее, выносливее, значит и работы в доме должен взять на свои плечи больше, и нечего тут мудрить!..»
И, может быть, поэтому так много и успела сделать эта хрупкая женщина, что ее муж и отец ребенка отнюдь не вспыхивал румянцем врасплох застигнутого за «бабьим» делом мужчины, если товарищи, войдя к ним на кухню, заставали его отжимающим неумело, «не в ту сторону», только что им простиранные и выполосканные пеленки. И даже у самых смешливых не поворачивался в этот миг язык отпустить шуточку. Эти крепкие, сильные руки молодого мужчины, опоясанного поверх брюк передником жены, — они бы, пожалуй, выкрутили, отжали бы такого насмешника не хуже, чем пеленку сына.
Само собой разумеется, что муж Инны Кареевой, кстати сказать, фронтовик, имевший ранения и боевые награды, уж непременной работой мужчины почитал заготовку дров для печей и носку воды. А приготовление обеда, уборку в комнате производил тот из супругов, у кого были свободные руки на тот час.
Он работал чертежником и учился в вечернем филиале гидростроительного института.
...Выступление Инны Кареевой было посвящено тем итогам, что обнаружили комсомольские посты, посланные проверить складирование и погрузочно-отгрузочные работы. Ей вообще поручались особо тонкие учетные дела, требующие глазомера, быстроты соображения, хороших счетных способностей и знания многообразной техники.
— Необходимо добиться научно поставленного складирования! — таков был вывод Инны Кареевой.
14
Затем выступил Ваня Упоров.
— Иван Иванович наш, — с дружеской уважительной улыбкой и как бы даже с гордостью вполголоса перемолвились меж собой лощиногорцы, готовясь послушать, что он скажет.
А у этого «Ивана Ивановича», паренька рождения 1929 года, столько еще отроческого, что даже самая озабоченность, деловитость, которой проникнуто было его смуглое лицо с непокорным, никак не удававшимся «политическим зачесом», только усиливала впечатление старательной, ревностной юности.
Тайным предметом горести «Ивана Ивановича» и явным предметом дружеских подшучиваний над ним как раз и являлся этот неудавшийся «политический зачес». Черные жесткие волосы Вани Упорова никак не хотели лежать гладко зачёсанными до затылка. А ему почему-то втемяшилось, что у него лоб маленький, узкий, а следовательно — так казалось бедняге! — нечего и думать с этаким лбом и вообще с таким невзрачным лицом понравиться ей, той единственной, от одного вида которой уста немеют, а сердце перевертывается, играет, как козленок!
Вот и сейчас, когда он стоял на трибуне, его не покидало как бы некое стороннее ощущение, что волосы — их он накануне на ночь тщательно притиснул и туго завязал косынкой — снова стоят, проклятые, «козырьком» и придают ему смешной вид.
Ужасное чувство! А вот и Леночка Шагина сидит в третьем ряду, справа, и смотрит и слушает.
«А, все равно!» — как бы отмахнулся он и начал говорить, все больше и больше разгораясь.
Истина, о которой говорил он, была очень проста и ведома всем, и уж, конечно, в первую очередь тем, кто сидел в президиуме собрания: старым коммунистам, испытанным работникам политического просвещения.
Но юноша говорил об этой истине, пылая, иногда даже с запальчивостью, как будто опасаясь, что его не поймут или примутся оспаривать.
Он называл имена и фамилии. Многие из участников собрания знали и этих людей и прискорбные, а иногда и постыдные происшествия, закончившие их недолгий путь на строительстве, и потому старая, затверженная истина, о которой говорил с такой страстностью Упоров, раскрывалась в сознании слушателей какой-то новой, неожиданной стороной.
Молодой бульдозерист приводил примеры того, как всякий раз наиболее тяжкие промахи и прорывы в производственной работе выпадали на долю именно тех партийцев и комсомольцев, кто обывательствовал в деле партийной учебы.
Однажды он долго убеждал одного счетного работника, комсомольца, взяться, наконец, за изучение основ марксизма-ленинизма. Тот вначале отделывался отговорками и шуточками. Но вот однажды в минуту откровенности он как бы проникся серьезностью и со вздохом сказал: «Я понимаю, Ваня, без этого ж никуда!..»