И Лебедев коротко рассказал им, как раскопки советских археологов начисто ниспровергли так называемую готскую теорию фашистских археологов.
— А ведь во время оккупации Крыма фашистская пропаганда изо дня в день орала по радио и в печати о германских племенах на Северном Черноморье и в Крыму. И все это оказалось кучею лжи: пропагандой «геополитиков» господина Геббельса, не больше!.. А кто же, кто же на самом-то деле был издревле, еще за столетия до нашей эры коренным обладателем, аборигеном и Крыма и Черноморья?! — горячо выкрикнул академик, взмахивая своей суковатой толстой тростью, и внезапно остановился.
Остановились и спутники и молча смотрели на него.
— Мы! — с глубокой убежденностью ответил он сам на свой вопрос. — То есть древние предки наши, населявшие северные берега Черноморья! Ведь об этом же сами греческие историки свидетельствуют. И древние. И средневековья. Геродот. Арриан. Лев Диакон... Нуте-с? — почти заорал он, оборачиваясь к Василию.
Орлов стоял потупясь, и не то лукавая, не то угрюмая усмешка скривила ему губы.
— Учтем, профессор! — ответил он словами, в которых так и сквозила неприязнь.
Всем стало не по себе от его выходки.
И только одной Нине Тайминской было до конца ясно, словно бы она смотрела в распахнутое сердце Василия, отчего он так неладно и грубо повел себя с Лебедевым едва ли не с первой встречи.
Это была ревность.
Нина Тайминская и Василий Орлов любили друг друга. Их тоже считали женихом и невестой. Но это была чета совсем иная, чем Ваня Упоров и Леночка Шагина. У этих за все время их сдружения, пожалуй, никогда и самой пустячной размолвки не бывало. А у Нины и Василия редкая встреча обходилась без размолвки, грозившей перейти в окончательную ссору, в разрыв.
Странная, какая-то необычная была эта орловская ревность! А впрочем, он и сам впервые так ревновал.
Что греха таить! До встречи с Ниной и Василий Орлов смотрел на любовь с житейской упрощенностью.
Нину Тайминскую он заметил и попытался обнять в первую же их встречу на котловане. Отпор был таков, что Вася Орлов долгонько потирал покрасневшее ухо на глазах у своего помощника и дружка Семена Титова.
Оба смеялись.
— А знаешь, Семен, — своим простоватым говорком, по-уральски усекая слова, признался тогда же Орлов, — не надо было трогать ее: я ведь с первого взгляда, как поднялась она к нам на экскаватор, увидал: от этой добру не быть! А знаешь, рука как-то сама потянулась... Ну что ж! Отныне придется руки по швам.
Так вскоре оно и стало. И вот однажды один из водителей, парень здоровенный и не из робких, как-то подмигнул ему на пробегавшую вдоль котлована Нину Тайминскую и сказал:
— А хороша девка, этот электрик наш, Нинка!.. Подставочки что надо!..
Но взглядом в упор Василий Орлов тотчас же заставил его замолчать.
— Ну, вот так-то... — многозначительно произнес он.
И с тех пор Нина окружена была в котловане особым уважением. А над Орловым стороною шутили: «Ну, попал наш Васенька Орлов на прикол — видать, не сорвется!..»
А у него и срываться давно уже не было охоты. И впервые вместе с любовью пришла ревность.
Не ревновал он ее к тому, к чему обычно ревнуют. Вот в клубе Лощиногорска после какого-либо доклада или лекций, как всегда, танцы и, как всегда, до утра. Первый круг Орлов по заведенному у них обычаю пройдется с Ниной. А потом в читальне уткнется в шахматы, и уж не вытянет она его никак из-за шахматной доски. Первое время Нина сердилась. Несколько раз, когда он играл со своими, она похищала у него с шахматной доски какую-нибудь фигуру «в залог» и возвращала лишь в обмен на новый танец с ним. Он подчинялся. Но она видела, что он страдает от этой помехи в своей любимой игре, как страдал бы, конечно, всякий шахматист, ей стало жалко его, и она оставила его в покое. И Василий ничуть не ревновал, когда, оставляя его за шахматами, она почти без отдыха кружилась и ходила в танце то с тем, то с другим. А уж тут ли, кажется, не приревновать! Напротив, он даже сам иногда подводил к ней либо Семена Титова, либо кого-нибудь другого из товарищей с такой шутливой аттестацией: «Вот тебе, Нина, прославленный король вальсов. А я, уральский медведь, какой я танцор? Я уж вот по-стариковски, в шахматы!..»