- А разрешат нам? - осторожный Щаденко всегда все взвесит, прикинет с разных сторон. - Есть же установленный порядок, указания на этот счет.
- Они для кого, такие указания, для обычной армии? А у нас все новое, все пробуем, испытываем, - возразил Ворошилов. - Создадим свой упраформ, поглядим, какая польза. Думаю, товарищ Егоров нас поддержит.
- Что за срочность? - Буденный вроде бы удивился неожиданному предложению, но Климент Ефремович видел: догадывается Семен Михайлович, куда клонится разговор, и нарочно показывает себя этаким простачком. Крестьянская хитрость: ты выкладывай свои козыри, а мы подождем, помозгуем.
Веские доводы нужны, чтобы Буденному крыть нечем было.
- Зима, трудности возрастают, - сказал Ворошилов. - Не только в боях потери несем. Больных много, отставших. Пополнение не возмещает урон.
- Оно так.
- А впереди - бросок к Таганрогу. Уйдем далеко, от пехоты оторвемся, лишь на свои силы можно рассчитывать... И расти мы должны. Ведь армия у нас, Семен Михайлович. Хорошо бы еще одну кавалерийскую дивизию сформировать. - Климент Ефремович знал, как размягчить сердце самолюбивого командарма.
- И сформируем, - подтвердил Буденный, расправляя усы большим и указательным пальцами левой руки. - Ты насчет политработников для новой дивизии думай, а я командный состав подберу.
- Людей потребуется много. Несколько тысяч.
- И люди найдутся. На Дону, в Сальских степях.
- На заводах, на рудниках добровольцы есть. Вообще рабочие охотно к нам идут, - вел свою линию Ворошилов. - Некоторых я лично знаю.
- Которых знаешь, надо брать, - хмыкнул Семен Михайлович. - Знакомые не подведут. А остальные пущай в пехоту, на санках едут, им же лучше. А которые с конем управляются - этих пожалуйста.
- Разве лошадь главное? Научатся люди. Создадим специальные подразделения для краткосрочной подготовки.
- Ты же сам говоришь, Клим Ефремович, что армия у нас непростая. Конная армия, и люди нужны, которые к седлу, к шашке привержены, - скрытно торжествовал Буденный.
Однако и Ворошилов за словом в карман не лез:
- Это все во-вторых, Семен Михайлович. И седло и шашка. А первое и главное - армия наша из трудового народа, рабочая и крестьянская у нас армия, и сражается она за общие интересы всех трудящихся, городских и сельских пролетариев. Ты как большевик, как член партии эго учитываешь?
- Чего тут не учитывать, на том стоим.
- Тогда прикинь: бойцы у нас почти все крестьяне. Иногородние да казаки. За землю они сражаются, за свою волю. А за фабрики, за заводы, за интересы рабочего класса? Могут и не пойти?
- Такого не случалось. Куда прикажу...
- А может случиться?
- Ты не в это вникай, Клим Ефремович, ты оцепи, как они воюют!
- Превосходно, Семен Михайлович, тут спора нет. Только и среди белых казаков много отличных вояк. Но ведь они враги? А у нас в эскадронах и малосознательные есть, и анархисты.
- В семье не без урода.
- И я о том же... Этих бы уродов выявить, кого можно - направить на путь истинный... Разве хуже будет для всей армии, если примем к себе сознательных рабочих? Тем более что шахтеры и металлисты - самый передовой, самый организованный отряд рабочего класса.
- Знаю шахтеров, народ упорный. Однако каждый человек, Клим Ефремович, при своем деле хорош, зачем нам их переламывать, от земли отрывать, на коня подсаживать? Отяжелят они конницу вровень с пехотой. А для чего? Или настоящие кавалеристы перевелись? Да за Ростовом отбоя не будет...
- Значит, и там упраформу нашему дело найдется.
- Шибко торопишься, - Семен Михайлович старался скрыть свое недовольство. - Еще не обсудили, не обмозговали, а ты, Клим Ефремович, вроде бы о решенном...
- Раз так, отложим разговор! - Ворошилов тоже раздражен был упрямством командарма. Однако сдержался. Сказал после паузы, стараясь, чтобы голос звучал ровно, даже доброжелательно: - Насколько помню, у нас еще дела есть?
- Выступить нужно перед пленными, - поторопился снять напряжение Щаденко. - Солдаты, которые добровольно сдались, ждут в казарме. Хотят самого Абыденного видеть - это они так Семена Михайловича называют. Верно ли, мол, что он из крестьян? И еще на рудник сегодня. Обязательно.
- Вместе поедем? - спросил Ворошилов.
- Конечно, вместе, - поторопился с ответом Семен Михайлович, словно извиняясь за свою недавнюю резкость. - Велю седлать.
К этому времени Климент Ефремович обзавелся ужо постоянным конем. Трех сменил - не пришлись по душе. А когда привели ему широкогрудого темно-гнедого крепыша с белыми пролысинами на лбу и меж ноздрей, понял: как раз то, что нужно. Да и кличка оказалась вполне подходящая - Маузер.
И вот теперь ехал бок о бок с Семеном Михайловичем, обгоняя обозников, подремывавших в санях. По привычке напевал себе под нос. Совсем вроде бы тихо, но Буденный услышал, поинтересовался:
- Этот самый... «Интер-национал»? - с трудом произнес он непривычное слово.
- Очень мне по душе эта песня, - ответил Ворошилов. - А вообще-то я ведь с малолетства пение люблю. В настоящий бы театр попасть, хорошие голоса послушать.
- У нас в станице какой дишкант был, аж до слез пробирал, - крутнул головой Семен Михайлович. - А этот «Интернационал»-то, говорят, не наш, французы его сочинили?
- Бойцы Парижской коммуны.
- Гляди как бывает. Вроде совсем чужие люди на чужом языке слова сложили, а они теперь нам в самую пору. Владеть землей имеем право, но паразиты - никогда! Вроде у меня у самого эти слова вырвались.
- У крестьян, у рабочих всех стран интересы общие.
- Оно так, Клим Ефремович. А недавно собрались у меня брательники Леня и Емельян, еще земляки и родственники, которые Дениса знали, четвертого нашего брата. Помянули его добрыми словами. В бою с беляками голову он положил. Ну, посидели в меру, погостевались. Потом Емельян и говорит: «Давайте, братья, заведем песню, которая про нас. Торжественная песня, даже на поминках вполне позволительная». - «Какая это про нас?» - спрашиваю. «А кто был ничем - тот станет всем! Мы вот с Леонидом из ничего вроде бы в офицерья вышли, эскадронами командуем, а ты в таких чинах, что снизу ажник глядеть жутковато, шапка сваливается...» Ну, я сперва возразил, гордость меня заела. Как это, мол, из ничего? Из пустого места, что ли? Семья у нас крестьянская, строгая, справная, сам я унтер-офицер, всеми регалиями отмеченный... Высказался так, жар выпустил и соображаю: а ведь прав брательник-то. Ну, жили с грехом пополам, перебивались из куля в рогожу; ну, дали мне лычки за безупречную службу, за пролитую кровь. В какую цену мне эти лычки-то обошлись? А какой-нибудь дворянский сынок сопливый рука об руку не ударил, однако почета и богатств имел в тысячу раз больше, еще мною же и помыкал. Разве справедливо?.. А теперь я сам не просто генерал, ежели старой меркой мерить, а полный генерал, опять же если по-прежнему. Ни один казак до такой высоты не подымался, даже атаман Платов, а про иногородних и вспоминать нечего.
- Все правильно, - улыбнулся Ворошилов. - «Ин-тернационал»-то спели?
- Не очень чтобы в лад, но все же сыграли. Слова редко кто знает. Но я по другой причине к тебе приступаю. Кто был ничем, тот станет всем, верно? А кто был всем, тот, значит, вались под колеса? Местами вроде бы поменяемся?
- Упрощаешь, Семен Михайлович.
- Это я, чтобы понятней было. Ведь начальственных должностей не шибко много, если по всему народу раскинуть. Хоть на военной службе, хоть в селе, хоть в городе - один начальник на тысячу или даже на десять тысяч. Мы, значит, этих начальников повытряхивали из кресел, сами на те места сядем, а весь остальной народ как же? Был ничем, так ничем и останется? Будет, как прежде, землю пахать, скот пасти, уголек рубить?
- Для кого уголь-то добывать, для кого землю обрабатывать, Семен Михайлович? Не на помещика, не на буржуя, а на себя, на свой народ трудиться будем без всякой эксплуатации. И кресла эти начальственные не по наследству передаваться станут, а самые достойные, самые надежные рабочие и крестьяне в них сядут.