Сгоряча промчался дальше, а когда остановил и повернул Стервеца, все уже было кончено. Двое белых стояли, задрав руки. Пантелеймон Тихий прыгал по сугробам, ловил казацкого коня. Несколько человек сгрудились, держа коней в поводу.
- Кого? - спросил Леснов, подъезжая.
- Осипа... Вакуева. - Роман не узнал чей-то изменившийся голос. - В живот, слепое...
У Романа сразу отяжелели плечи, будто усталость нахлынула...
- На полушубок его! В дом, в тепло поскорее!
К сдавшимся подъехал Калмыков, секанул одного нагайкой: : - У, гад! Мово друга убил!
- Не стрелял я, ей-бо, не стрелял! - причитал казак, так и не вытащивший из ножен шашку.
- Отставить! - Леонов спрыгнул с коня, глянул в испуганное, с выпученными глазами лицо. Немолодой уже, унтер, наверное. - А, мой крестник! Это я тебя обезножил!
- Ей-бо, не стрелял!
- Каменюкин, отведи второго. Допросим порознь. Кто соврет, сразу точка. Правду - жить будешь... Куда ехал?
- В походном охранении мы. С правого фланга.
- Кого охраняли?
- Так что всю колонну, ваше благородие.
- Я тебе не благородие... Какую колонну?
- Нашей дивизии.
- Что? - насторожился Леснов. Откуда тут, в тылу Конармии, целая дивизия белых? Спросил строго: - Ты верно знаешь?
- Как не знать, ваше... Такая колонна идет - днем ни конца ни начала не видно. Гутарят, не одна наша дивизия... Гонят, гонят без передыху. Лошади совсем притомились, сами аж в седлах спим...
«У кого кони крепкие? - соображал Роман. - У Калмыкова, у братьев Пантелеймоновых... Пусть скачут к командиру полка. Нет, сразу в полевой штарм... А если этот казак врет?.. А с чего ему врать?..»
- Пантелеймоновы! - позвал комиссар. - Пленных на коней и в штаб армии! Особая срочность и особая важность! Аллюр три креста! Прямо к Буденному или к Ворошилову... Три креста! Скорей! - повторил он.
7
Семен Михайлович так и не успел уехать в свою станицу. К вечеру осложнилась обстановка. Белая пехота напирала вдоль железной дороги. В морозном воздухе далеко разносилась пальба, полыхало на горизонте широкое зарево. Пока что стрелковые дивизии сдерживали натиск врага, не было необходимости прерывать отдых кавалеристов, но беспокойство не покидало Будённого и Ворошилова. Они допоздна засиделись в двухэтажном кирпичном доме, отведенном под штаб.
Когда привели двух обмороженных, обалдевших от страха и переутомления казаков, Климент Ефремович не сразу поверил их показаниям. Генерал Павлов объединил под своим руководством несколько белых дивизий - это понятно. А вот то, что Павлов четвертые сутки гонит конницу по занесенным дорогам, без дневок, без обогрева, делая переходы в тридцать и сорок верст, - разве такое возможно?
Усомнился даже видавший виды Буденный. А пленные, обмякшие в тепле, разговорившиеся после стакана самогона, охотно выкладывали подробности. Горячей пищи казаки совсем не получают. Артиллерийские кони выдохлись, пушки тянут на веревках, подталкивают руками. Пообморозились - спасу нет. Сперва, начальство сказывало, двигались на станицу Великокняжескую, а вчера повернули вдруг на Торговую.
- Утром должны здесь быть.
Семен Михайлович, слушая, переживал втуне:
- Угробит же конницу! Сколько лошадей погубит!
- Тем хуже для Павлова, - сказал Ворошилов. - Будем готовить встречу.
- Рано еще шум подымать, - возразил Семен Михайлович. - Вышлем разведку, уточним, проверим.
- Действуй, - одобрил Ворошилов. И, улыбнувшись, добавил: - До чего назойливый генерал оказался. А я хотел поспать нынче.
- Вздремни сейчас, потом не придется.
- Да уж что за сон, всю охоту отбил этот Павлов! - отшутился Климент Ефремович.
Ни он, ни Буденный еще не представляли себе, какая угроза нависла над Первой Конной, сколько вражеских войск скрывает в степи ночь. Двадцать четыре кавалерийских полка двигались по разным дорогам на Шаблиевку, на Торговую, на Воронцово-Николаевку. Мертвящее дыхание холода заставляло казаков из последних сил стремиться к жилью. Передовые отряды противника находились уже совсем близко.
8
Около полуночи в окраинных проулках спавшей станицы появились группы всадников. До глаз закутанные башлыками, в закуржавевших бурках медленно ехали они на вымученных конях со стороны кладбища. Там проходил летник, давно уже занесенный снегом. С распутья - ни полозом, ни копытом, даже сторожевую заставу не выставили в той стороне.
На лошадиное ржание вышел из конюшни заспанный дневальный в тулупе.
- Эй, земляк, какая дивизия? - окликнули его.
- Четвертая.
- Наша! - обрадовался всадник. - Как это вы поперед нас заскочили?
- А вот так и заскочили, - равнодушно зевнул дневальный.
- Хаты свободные есть?
- Куды-ы-ы! По тридцать человек втиснулись. на полу в два наката...
- А нам околевать, что ли?
- Шукайте, - пожал плечами дневальный. - Может, найдете.
В доме, где расположился взвод Сичкаря, было малость посвободнее, чем в других. Даже проход оставался посреди горницы. Сам Кирьян, нагулявшийся за день, лег отдыхать рано. Ему отвели лучшее место у печки. Проснулся с тяжелой головой еще до первых петухов и потягивался на полушубке, подремывая. Лениво думал: надо выйти по нужде, заодно и коня поглядеть...
Топот ног раздался в сенях, распахнулась дверь, вошли люди, настолько обмерзшие, что полы шинелей стучали, как жестяные. Такой стынью пахнуло, таким холодом наполнилась горница, что заворочались на полу бойцы.
- Дверь захлопни!
- Закрыто, - ответили ему. - Дрыхни. И другой голос:
- Тут поместимся, зови наших.
- Я те помещусь, командир выискался... Всю избу выстудил... А ну, катись отсюдова!
- Чего бушуешь, Колодкин! - окликнул Сичкарь.
- Прется тут по ногам... Куды, говорю?
- За грудки не хватай, мы тоже умеем!
- Получи, мать твою!
Еще кто-то ввалился в дверь, громыхнул оледеневшей одеждой, спросил резко:
- Что за свалка?
- Господин есаул, не пущают!
Кирьяна аж подбросило с полушубка! По-кошачьи, большим прыжком одолел половину горницы, увидел рослую фигуру, крест-накрест перехваченную портупеей. Выхватил из ножен острый кавказский кинжал, кинулся на офицера.
- Братцы! Беляки! - орал кто-то.
- Назад!
- Не стреляй, свои!
В сенях - давка. Грохали револьверные выстрелы. Кричали раненые. Сичкарь отбросил мокрый кинжал, быстро натянул сапоги, полушубок. Поискал кубанку... А, черт с ней!
Выскочил на улицу и чуть не задохнулся: так обожгло морозом горло и легкие. Пальба разрасталась со всех сторон. Шикали пули.
Кирьян побежал к сараю. Там уже были Черемошин, Сазонов, еще кто-то. Руками выкатывали пулеметную тачанку. Появился Башибузенко.
- Га! Разворачивайте в тот край, вдоль улицы! Остальные все в цепь, живо! Ложись, стреляй! Ты куды? - полоснул он тупым концом шашки бежавшего бойца. - Давай в цепь! Огонь!
Сичкарь помог Черемошину заправить ленту. Глянул вдоль улицы - ничего не поймешь. Шарахались пешие, туда-сюда проносились всадники. От окраинных домов медленно приближалась, все явственнее проступала темная шевелящаяся громада. «Колонна! - понял Сичкарь. - . Разворачиваются для атаки!»
- Черемошин, вали! - крикнул Башибузенко.
Два пулемета хлестнули вдоль улицы раскаленным свинцом.
9
- Белые в Торговой! - доложил взволнованный ординарец. - Я прямо от Тимошенко.
- Как так? Почему допустили? - разгневанно глянул Буденный.
- Лезут со всех сторон, как саранча! Коней бросают и бегом в хаты греться.
- Где начальник дивизии?
- Разворачивает боевые порядки.
- Раньше разворачивать надо было! - Буденный на ходу пристегивал шашку. - Клим Ефремович, я - к Тимошенко.