Люди ожидали его в строю. Вычищенные лошади - ровной шеренгой. До светлого сияния надраены металлические части сбруи. Всадники словно явились на торжество: все выбриты, одежда аккуратно заправлена.
На правом фланге двое: могучий Башибузенко, голова его опластована бинтами, на фоне которых особенно выделялись черные, до ушей, усищи, и незнакомый Клименту Ефремовичу боец в косматой папахе уссурийского казака. Он смущенно улыбнулся при виде Ворошилова. Башибузепко покосился на бойца, хмыкнул недовольно. Спрыгнул с коня, шагнул к члену Реввоенсовета:
- Прибыли всем эскадроном! Которые в том бою были - все тут! - доложил он.
- Когда погиб Леснов? - уточнил Климент Ефремович.
- Так точно, когда сложил свою голову наш дорогой товарищ комиссар и наш друг Роман Леснов, - у Башибузепко голос перехватило от волнения. Однако справился, продолжал торжественно: - И погибли геройски все наши партийные коммунисты, окромя Нила Черемошина, который был в пулеметной засаде и потому уцелел, а теперь он у нас вроде бы комиссаром...
- Исполняю обязанности, - сказал Черемошин.
- И очень даже правильно их исполняет, - пояснил Башибузепко. - А прибыли мы к вам, товарищ Ворошилов, по самому важному делу. Не берут нас!
- Куда не берут?
- Порешили мы все записаться в партию заместо наших геройских товарищей, которые своими жизнями для нас путь вымостили и навечно стали нам самым главным примером... И я, и Сичкарь, и весь эскадрон. Чтобы во всем - как Роман Леснов, как Иван Калмыков, как дорогие братья Пантелеймоновы и шахтер Каменюкин.
- На смену погибшим братьям!
- Вот и мы так гутарим! - обрадовался поддержке Башибузепко, - А политотдел не берет!
- В политотделе требуют, как положено, - объяснил Черемошин. - От каждого - заявление, каждую кандидатуру рассмотреть и обсудить по отдельности. А наши хотят за всех погибших - все вместе!
Десятки глаз с надеждой смотрели на Ворошилова.
Отказать сейчас - значит обидеть бойцов в их самых лучших, самых искренних чувствах. Но и от правил тоже никуда не уйдешь?!
А, ладно!
Климент Ефремович повернулся к ординарцу:
- Вот что, Алеша, давай сюда бумагу и карандаши, сколько есть. Пусть сейчас же пишут заявления. А полковая ячейка немедленно, сегодня же разберет. Я звоню комиссару полка, чтобы собрал коммунистов. - Улыбнулся повеселевшим людям. - Все грамотные, товарищи?
- Заявление составить каждый смогет. Не зря учил нас Роман Леонов, вечная ему память, - с достоинством ответил Башибузенко.
Глава десятая
1
«Поезд особого назначения» почти весь состоял из цистерн с нефтью, которую удалось с великим трудом собрать для столичных заводов на промыслах освобожденного Майкопа. В хвосте - два вагона. Один пассажирский, другой товарный, с мукой и сахаром: подарок бойцов Первой Конной Владимиру Ильичу Ленину.
Ясным и теплым утром 30 марта поезд отправился из Ростова. Едва проплыли за окном салона окраинные дома, Ворошилов и Буденный пошли каждый в свое купе. Готовясь к отъезду, не отдыхали целые сутки. Армию оставили на Щаденко, распоряжения штабу отданы, с Тухачевским и Орджоникидзе поговорили, посоветовались. Все вроде в порядке, можно было бы и поспать, но мешал яркий, бодрящий свет солнца, тревожили мысли о предстоящих делах и встречах в Москве.
Их вызвали к Главнокомандующему Вооруженными Силами республики Сергею Сергеевичу Каменеву, чтобы решить вопросы, связанные с переброской Первой Конной армии на Украину. Вероятно, стоило проявить настойчивость, - и этой поездки можно было бы избежать, уладив все с помощью Тухачевского и старого знакомого - Александра Ильича Егорова, который возглавлял теперь Юго-Западный фронт: в его распоряжение и передавалась Конная армия. Семен Михайлович, кстати, не очень-то рвался в столицу: на месте забот хватало. Однако Климент Ефремович считал, что такая поездка необходима. Буденному полезно познакомиться с командованием Вооруженными Силами, чтобы он знал всех и его знали, имели о нем представление реальное, а не понаслышке. Может, удастся добиться помощи Первой Конной, хотя бы обмундированием.
Для самого Климента Ефремовича главным было другое. Вчера в Москве открылся IX съезд партии, очень хотелось побывать в это время в столице, встретиться с друзьями-товарищами, почувствовать пульс всей республики. И уж совсем хорошо было бы поговорить с Владимиром Ильичей, рассказать о своей армии, выяснить, каково положение на западной границе, неизбежна ли война с панской Польшей... Мысль о такой встрече и радовала и тревожила Климента Ефремовича. Он знал, что Тухачевский и Орджоникидзе дали самый, хороший отзыв о состоянии Первой Конной, о ее боевых действиях. Но ведь кто-то раздувал и наверняка продолжает раздувать зловредные слухи о Конармии.
Давно не видел Владимира Ильича, даже не представлял, как он сейчас выглядит.
Каким молодым, полным энергии был Владимир Ильич перед IV съездом, когда Ворошилов впервые встретил его! Что особенно запомнилось, так это живость, одухотворенность Ленина. И очень выразительные глаза. Они то искрились весело, то подбадривали доброжелательно, а иногда и жесткая решимость, неумолимость светилась в них. И еще - быстрый, почти неуловимый жест, тоже имевший много оттенков.
Выступал Владимир Ильич без всякого артистизма, очень просто и естественно, будто разговаривал со слушателями, вовлекал их в свои рассуждения, покоряя обоснованностью, закономерностью выводов, словно ты сам пришел к этим выводам вместе с оратором. Климент Ефремович испытывал настоящее удовольствие, слушая Ленина, не говоря уж о той пользе, которую черпал из каждого его выступления.
На съезде в Стокгольме Ворошилов близко познакомился со многими большевиками, твердо стоявшими на позициях Владимира Ильича. Особая дружба установилась у него с Артемом-Сергеевым, с Фрунзе и Калининым. Вероятно, потому, что все они были делегатами из рабочих районов. Эта четверка была неразлучна. Делились впечатлениями, обменивались мнениями. И споры случались. Но в главном были совершенно единодушны: считали, что в лице Ленина рабочий класс и все трудящиеся России имеют вождя, обширные знания, идейная убежденность, организаторские способности которого обязательно приведут партию и народ к революции.
Владимир Ильич приметил дружную четверку, однажды подошел к молодым людям:
- Вы так своей кучкой, одной компанией и держитесь. Это хорошо. Была у нас «Могучая кучка» композиторов: Римский-Корсаков, Балакирев, Бородин, Мусоргский и другие. Они сказали свое слово в искусстве. А рабочий класс - это уже могучая организация. И нам предстоит, дорогие товарищи, не только сказать новое слово в революционной борьбе, но и покончить со старым миром угнетения и насилия...
Расспрашивал Владимир Ильич о проведении забастовок, о создании боевых дружин, о настроении рабочих, о привлечении молодежи к революционной борьбе. Несколько раз обращался к Ворошилову: очень интересовали Ильича подробности восстания в Горловке.
Окрыленным приехал тогда Ворошилов из Стокгольма, и эта окрыленность, обретенная в общении с Владимиром Ильичей, крепко помогла ему в трудной повседневной работе. А вот после второй встречи с Лениным остался на душе неприятный осадок, долго мучило раскаяние. Было это на V съезде партии в Лондоне, весной 1907 года. Климент Ефремович к этому времени имел, конечно, практический опыт, однако по молодости склонен был переоценивать свои возможности. Особенно когда дело касалось теории.
Владимир Ильич высказал мысль: а не укрепить ли состав ЦК рабочими непосредственно с фабрично-заводских предприятий, которые хорошо знают местные условия и настроение масс. Такими, к примеру, как Ворошилов и другие товарищи. Следует подумать, обсудить это. Ведь рабочие в составе ЦК были бы своеобразными мостиками или балками, которые еще более укрепляют связь руководящего органа партии с рабочим классом и всеми трудящимися.
Вот тут и вскочил Климент Ефремович, попросил слова, отвел свою кандидатуру. И остроумно, как сперва показалось ему, заметил: я, мол, не думаю, будто нашей партии, являющейся сердцевиной рабочего класса, для связи ЦК с рабочими нужны какие-то балки.