В августе 1812 года, когда пал Смоленск и французы двигались к Москве, в одну подмосковную деревню зашёл по-господски одетый юноша. Он попросил поесть. Его накормили — дали ломоть хлеба и кружку молока. Поев, он выложил на стол золотой и хотел было уйти, но его задержали. Необычайная щедрость показалась подозрительной. Уж не французский ли это шпион? При обыске у юноши нашли военные карты и список маршалов Наполеона. Тогда его связали и препроводили в Москву.
И только там выяснилось, что «шпион» не кто иной, как сын покойного сенатора Муравьёва — шестнадцатилетний Никита. Тайком от матери (она не отпускала его) он убежал из дому, чтобы вступить в действующую армию.
После этого случая мать отпустила Никиту. А рассказ о его поступке передавали из уст в уста.
Никита Муравьёв сражался при Дрездене и Лейпциге, брал Гамбург, побывал в Париже.
Возвратившись на родину с русскими войсками, он «с новым удовольствием увидел Петербург».
В Петербурге нашёл друзей — таких же, как и он, молодых офицеров. Все они участвовали в недавней войне, все были очень молоды, но великие события и военные тяготы превратили их в зрелых, решительных людей. Они побывали в Европе, многое повидали и теперь новыми глазами огляделись вокруг. Самодержавие, крепостническое рабство стали им ещё нестерпимее. Они начали собираться. Большей частью у Муравьёвых.
Бывая на их сходках, Пушкин не однажды слышал, что Россия стоит на краю пропасти и что в пропасть её толкают царь и граф Аракчеев.
Аракчеев… Это имя повторяли повсюду. Повторяли с возмущением, ненавистью, подобострастием, трепетом.
Безвестного артиллерийского офицера Аракчеева возвысил ещё Павел. Оценил его достоинства. Да и как было не оценить, когда Аракчеев так усердствовал, что рвал провинившимся солдатам усы. Павел дал ему чин генерала, титул графа. Новоиспечённый граф выбрал себе девиз: «Без лести предан».
По отзывам современников это был ограниченный, малограмотный человек, но с дикой энергией, упрямый и жестокий, который свои варварства прикрывал беззаветной преданностью царю.
Александр, получив это сокровище по наследству, тоже оценил его, считал необходимым человеком.
Отправляясь за границу в свои многочисленные поездки, царь всенародно объявлял: указы, издаваемые генералом от артиллерии Аракчеевым, «высочайше повелеваем считать именными нашими указами».
С четырёх часов ночи к дому на углу Кирочной улицы и Литейного проспекта подъезжали кареты.
— Его высокопревосходительство принимает?
— Так точно.
— Извольте доложить.
На приём к Аракчееву торопились министры, сенаторы, генералы, члены Государственного совета.
Если адъютант докладывал и Аракчеев молчал, это значило — подождать. Второй доклад — и снова молчание. И только после того, как приехавший восчувствовал, сколь затруднительно попасть на приём, раздавался звук колокольчика. Аракчеев звонил и приказывал адъютанту: позвать такого-то!
Аракчеев фактически управлял всей страной.
Он любил порядок и понимал его по-своему. В своём имении Грузино велел сломать все деревни и построить их заново. Конечно, за счёт крестьян. Старые стояли на горушках, у рек, у леса. Новые хотя и на болотистом, неудобном, но зато ровном месте. На одинаковом расстоянии друг от друга. И дома в них были одинаковые. И все вытянуты в одну линию — как солдаты в строю. В своей типографии в Грузине Аракчеев печатал распоряжения крестьянам: «У меня всякая баба должна каждый год рожать, и лучше сына, чем дочь. Если у кого родится дочь, то буду взыскивать штраф».
На такой манер он управлял и Россией. При нём появились военные поселения.
Пушкин писал своему приятелю офицеру Мансурову, посланному в Новгородскую губернию: «Поговори мне о себе — о военных поселениях. Это всё мне нужно — потому, что я люблю тебя — и ненавижу деспотизм».
Военные поселения были геркулесовыми столпами самодержавного деспотизма. О них рассказывали ужасы. Казённым мужикам целых волостей обривали бороды, надевали солдатские шинели и, обрекая на двойные тяготы — как крестьян и как солдат, — расписывали по полкам. Дома, имущество — ничего им не принадлежало. Их муштровали и заставляли работать в поле. Они вставали и ложились под барабанный бой. Бабы по команде топили печи, варили что приказано. За малейшее неповиновение секли. Такая же участь ждала и детей. С шестилетнего возраста их одевали в военную форму. Они становились маленькими солдатами — кантонистами.
Изуверская затея — прорезать всю Россию с севера на юг полосой военных поселений — принадлежала царю. Выполнял её Аракчеев. Он твёрдо запомнил слова царя, что если даже придётся уложить трупами всю дорогу от Петербурга до Чудова — больше ста вёрст, военные поселения всё равно будут введены. А трупов хватало.
Испугавшись военных поселений, крестьяне бунтовали. И граф Аракчеев шёл на них войной — вёл артиллерию, кавалерию. Бунтовщиков расстреливали, рубили, прогоняли сквозь строй.
«Известия о новгородских происшествиях привели всех в ужас»,— вспоминал декабрист Иван Якушкин.
У Муравьёва обсуждали все в подробностях. Поручик Илья Долгоруков — «осторожный Илья» — состоял адъютантом при самом «змее» Аракчееве. Он, по словам Якушкина, «имел возможность знать многие тайные распоряжения правительства и извещать о них своих товарищей».
Для товарищей Ильи Долгорукова и Никиты Муравьёва это было небезразлично. Ибо все они состояли членами Тайного общества. Не имея возможности бороться со злом явно, они решили бороться тайно. Основали сперва Союз Спасения, потом Союз Благоденствия.
«Читал свои Ноэли Пушкин»
Целью Тайного общества было спасти Россию. Но как? Об этом много говорилось на сходках у Муравьёва.
У Пушкина навсегда остались в памяти многолюдные собрания, где в колеблющемся свете свечей смешивались яркими пятнами цветные мундиры офицеров, а среди них кое-где проглядывали чёрные фраки штатских. Было накурено, шумно. Кто-то стоя ораторствовал, кто-то возражал. Иные слушали и курили табак. Иные в волнении ходили по комнате…
Описывая эти собрания, Пушкин выделил троих: двоюродного брата «беспокойного Никиты» Михаила Лунина, подпоручика Семёновского полка Ивана Якушкина и Николая Тургенева.
Не видя иных путей осуществить свою заветную цель — добиться уничтожения в России рабства, Николай Тургенев вступил в Тайное общество. Он действовал красноречием, словом.