— Да не осудите, батюшка. Чище не отыщете.
— А что, видно, на канаве долго полоскала?
Просыпался и Невский — главная улица столицы. Здесь на каждом шагу встречались магазины. Невский весь был облеплен золотыми вывесками. Случалось, что подгулявшие гвардейские офицеры, желая позабавиться, приходили сюда ночью и под носом у дремавшего блюстителя порядка — будочника — перевешивали вывески. Утром над булочной красовалась вывеска колбасника, над мясной лавкой — французской модной модистки, над трактиром — аптеки, а над аптекой — гробовщика.
Но обычно всё было благопристойно и чинно.
Магазины на Невском привлекали обилием и роскошью.
Здесь стоял и Большой гостиный двор. Огромный прямоугольник этого длинного двухъярусного здания с открытой галереей выходил на четыре улицы. Его строил ещё при Екатерине II архитектор Валлен-Деламот. Каждая из четырёх сторон Гостиного называлась «линией». Та сторона, что обращена к Невскому, носила название Суконной линии; обращённая к Городской думе — Большой Суровской линии. Та, что выходила на Садовую — Зеркальной. А та, что тянулась по Чернышёву переулку — Малой Суровской.
В магазинах на Суконной линии продавали сукна, шерстяные ткани, бархат. На Большой Суровской, вернее Сурожской линии, — шелка, которые привозили из-за Сурожского, то есть Азовского, моря. На Зеркальной линии торговали «светлым товаром» — зеркалами, женскими украшениями, обувью, галантереей, многим из того, что видел Пушкин в кабинетах модных франтов, что изобразил он в кабинете Онегина:
У входа в магазины стояли зазывалы — приказчики или мальчики, свободные от дел. Завидев получше одетого прохожего, они кидались к нему, выкликая:
— А вот пожалуйте к нам!
— У нас товары самые лучшие!
Они осаждали прохожих, как рой слепней, всячески расписывали и расхваливали товары, нередко хватали намеченную жертву за полы и тащили в лавку. Гостинодворцы умели зазывать, как никто.
Задолго до открытия магазинов к Гостиному двору стекались толпы нищих — старухи и старики в лохмотьях, бабы с грудными младенцами на руках, увечные, убогие. Роскошь и нищета в Петербурге жили рядом.
Офицер лейб-гвардии Гусарского полка Василий Олсуфьев двадцать восьмого марта 1819 года записал в своём дневнике: «Погода прекрасная. Обедал у Чаадаева, где был Пушкин, много говорили; он нам читал свои сочинения. Потом я с Чаадаевым пошёл пешком, заходили в Английский магазейн».
Английский магазин, где торговали товарами, привезёнными из Англии, тоже помещался на Невском. Пушкин иногда сопровождал туда приятелей. Заходили и во французские модные лавки. Да и как было не зайти, когда в их окнах сверкало и пестрело так много соблазнительного, а склонившиеся над шитьём мастерицы были все как на подбор милы.
Пушкин не столько покупал, сколько разглядывал с любопытством, как разложены в красивых шкафах всевозможные принадлежности роскоши и моды: кружева, подтяжки, часы, чулки, манишки, страусовые перья, запонки.
Да, многое привозили в Петербург из Парижа и Лондона в обмен на лес и сало. Когда Пушкин в первой главе «Онегина» писал эти строки, ему вспоминалось объявление, напечатанное некогда Новиковым в его журнале «Трутень»: «Из Кронштадта. На сих днях прибыли в здешний порт корабли: Trompeur[6] из Руана в 18 дней; Vettilles[7] из Марселя в 23 дня. На них следующие нужные нам привезены товары: шпаги французские разных сортов, табакерки черепаховые, бумажные, сургучные; кружева, блонды, бахромки, манжеты, ленты, чулки, пряжки, шляпы, запонки и всякие так называемые галантерейные вещи… и прочие модные товары. А из Петербургского порта на те корабли грузить будут разные домашние наши безделицы, как-то: пеньку, железо, юфть, сало, свечи, полотна и проч. Многие наши молодые дворяне смеются глупости господ французов, что они ездят так далеко и меняют модные свои товары на наши безделицы».
Это было написано на полвека раньше, но изменилось разве то, что после разгрома Наполеона в Кронштадт и Петербургский порт всё больше приходило английских кораблей да модные товары стали несколько иными, так как менялась мода. А наши «безделицы», которые отправляли в Англию, Францию, Голландию, оставались всё те же: лес, железо, пенька, сало.
Пушкин это знал и видел. Он бывал в порту.
Его влекло сюда любопытство, желание подышать иным воздухом, увидеть корабли с пёстрыми флагами на мачтах, услышать разноязычную речь.
Порт был воротами в мир, а Пушкин мечтал путешествовать. «С детских лет путешествия были моей любимою мечтою…» Подчас он завидовал Матюшкину, который променял Петербург на палубу корабля.
В порту было удивительно. Иностранцы говорили, что такого красивого порта, как в Санкт-Петербурге, нет ни в одном приморском городе.
Порт заворожил воображение Пушкина ещё тогда, когда он мальчиком катался по Неве с дядей Василием Львовичем. Они плыли мимо Стрелки Васильевского острова, и вдруг там на берегу, над полукруглой гранитной набережной, далеко выдвинутой в речной простор, поднялись два великана — огромные красно-бурые колонны, украшенные бронзовыми рострами — носами кораблей. А за ними, на возвышении, будто греческий храм, забелело многоколонное здание.
Когда плыли обратно, уже стемнело и над красно-бурыми великанами взвились языки пламени. Это пылала смола. Зрелище было фантастическое.
Словоохотливый Василий Львович, округло жестикулируя, объяснил, что это — Петербургский порт. Что колонны-маяки называются ростральными. В Древнем Риме был обычай в честь морских побед воздвигать колонны и украшать их отпиленными носами захваченных вражеских кораблей. Колонны на Стрелке знаменуют победы Российского флота. А здание на возвышении — Биржа. Там русские купцы заключают сделки с иноземными. Строил всё это зодчий Тома де Томон.
Порт жил особой жизнью.
На площади перед Биржей матросы и шкиперы с купеческих судов вели торг устрицами, фруктами, пряностями. Тут можно было купить забавную обезьяну, разноцветных попугаев, диковинную морскую раковину.
Порт был поставщиком города. Отсюда водою по рекам и каналам доставляли на склады и буяны всевозможные товары и снедь. Со складов всё это привозили в магазины, чтобы удовлетворить нужды и прихоти большого города.