Я набрал в шприц нужную дозу снотворного и подошел к Оле, мои руки тряслись, я старался не смотреть на нее, я вставил шприц в капельницу и начал вливать препарат, наблюдая за тем, как приводится в действие смертный приговор, вынесенный самим Господом Богом. На лбу выступили капельки пота, медсестра подвезла инструменты, и через несколько минут нужно было начинать операцию.
Я убедился, что наркоз подействовал, и приступил. Пульс ослаб, давление упало, я не был уверен, что держу ситуацию под контролем, именно это выводило меня из равновесия, машина качала кислород, все показатели были в норме, кроме моих собственных.
Доктор замолчал, говорить ему стало гораздо тяжелее, чем было до этого, он еле-еле выдавливал из себя слова, сглатывая остатки горечи своих воспоминаний. Мужчина прервал свой рассказ на несколько минут, пытаясь за это время взять себя в руки и не потерять управление.
Его попутчик смотрел вперед, поглаживая правой рукой свою старую седую бороду, мысли его, казалось, находились далеко, а в глазах не было ни малейшего сострадания.
— Врач должен быть безразличен к своему пациенту, — повторил старик слова доктора, — только это может гарантировать успех, это истина, это верно, — добавил он и положил руку на колено, наконец-то оставив бороду в покое.
Разбитая дорога местами вынуждала притормаживать, что сильно замедляло путь, переваливаясь с одной кочки на другую, старенький фиат будто вздыхал от усталости, но преодолев очередное препятствие, снова набирал скорость. За все время пути доктор ни разу не задумался о завтрашнем дне, о том, что будет потом, когда настанет осень, зима, о том, как он будет жить и что делать. Он как будто погрузился в транс, рассказывая события своей жизни за последний год, что, собственно, и представляло собой всю его жизнь.
Количество машин увеличилось, это свидетельствовало о том, что где-то поблизости была жизнь. Позади оставались города и поселки, большие и маленькие, фиат обгоняли: кто-то торопился, а кто-то просто ехал с определенной скоростью и не хотел замедляться. Доктор заглядывал в каждую проносящуюся мимо машину, провожая взглядом до тех пор, пока она не скрывалась из виду.
— Операция шла очень долго, почти шесть часов, — продолжил он, — но ожидаемого результата она не дала.
Опухоль головного мозга не смогли полностью удалить, метастазы и большое количество жидкости усугубляли положение, шансов на то, что Оле сможет очнуться после операции, не было, обычно люди в этом случае говорят: «Надо надеяться на чудо». И на какое, мне интересно?.. Я хоть и желал этого больше всех остальных, но как врач знал, что никакого чуда не произойдет. А потому, когда я вышел из операционной, меня переполняли противоречивые чувства, я понимал, что не смог сделать ничего и все эти старания оказались бесполезны, по сути своей, все это было похоже на цирк.
Мы занимаемся тем, что заведомо обречено на провал, но все равно делаем это, потому что так надо, потому что по-другому и быть не может.
После операции Оле снова перевели в блок реанимации, я зашел к ней перед тем, как уйти домой, сел рядом, взял ее руку и сжал в своей — реакции не последовало, дыхание было слабым, но самостоятельным.
Я встал и вышел, в тот день я не сел в автобус, а шел пешком до самого дома, километров десять или, может, пятнадцать, я шел вперед, опустив голову вниз, видя перед глазами лишь мелькающие мысы своих ботинок, которые двигались все быстрее и быстрее, пытаясь догнать собственную тень. Я убегал от самого себя, от своего маленького мирка, в котором наступила ночь.
Старик посмотрел на доктора. Жизнь шла вперед, а доктор, вопреки всем ее законам, двигался назад, пытаясь разглядеть в ней блеклые оттенки собственного существования.