— Постой-ка, я теплой водички из печи подолью, — Александра Максимовна загремела ухватами.
— Не надо. Я теперь могу, как медведь, не умываться, — пошутил Иван Васильевич. Потом у окна, о чем-то раздумывая, долго разглядывал свои широкие ладони с буграми многолетних мозолей.
— Чудно: рабочий человек с завода пришел, а руки-то глянь какие? Посидим этак с недельку, они у меня совсем как у барина станут. Тросточку в руки и чем не барин?
— Эх, Ваня, шутишь, а на душе поди кошки скребут. Чем жить будем. Вон их сколько, ртов-то, — она указала на ребят, которые уселись за стол в ожидании ужина и с любопытством прислушивались, о чем говорили отец с матерью. Только Сережу разговоры старших не интересовали. Он внимательно следил за мухой, которая ползала по столу.
— Не горюй, проживем! Зато на своем стоим, хоть и нелегко было поднять весь завод на такое дело. А за шутку не кори меня. Без нее и жизнь долгой покажется. Верно, грузди? — Иван Васильевич потрепал по волосам Федю и Марийку. А Сережу подхватил и так метнул к потолку, что малыш залился звонким смехом.
— И все-то тебе неймется. Не у всякого на заводе этакое жалование, как у тебя. Лучше многих живем. Угомонился бы ты, Ваня…
Федя заметил, как лицо отца помрачнело. Он опустил Сережу на пол, шлепнул его легонько и скомандовал всем троим:
— Бегите-ка на улицу, поиграйте. Мать соберет ужин и вас позовет.
Тревога матери передалась и Феде. Марийка с Сережей принялись пересыпать сухую землю на завалинке, а он уселся на пороге, прислушиваясь, о чем говорили отец с матерью.
— Ты, Саша, всерьез так говоришь? Ведь я не для себя… А еще жена большевика!
— Я все понимаю. Знаю, что так надо. Светлый ты человек, и жить нам с тобой легко. Только душа за тебя всегда болит. Угонят в Сибирь, что я с ними буду делать?
— Хорошо, что понимаешь. А душе своей прикажи, чтобы не болела. Так-то, Александра-свет-Максимовна. В Сибирь я и сам не хочу.
За ужином отец был, как всегда, веселым и ел с аппетитом.
— Подлей-ка, мать, Федору. А то он ложкой по донышку скребет. А ты, Серега, жуй хорошенько, не торопись. Не зря зубы вырастил.
…Шли дни. Забастовка на заводе продолжалась. Иван Васильевич приходил домой в обычное время и рассказывал за ужином:
— Так и сидим. Управляющий с мастерами бегают по заводу, уговаривают, ругаются, аж охрипли. Пожилые ворчат: надоело бездельничать. Оно и понятно, рабочему человеку сидеть возле станка сложа руки непривычно. Ничего, потерпим…
В субботу отец вернулся домой увешанный свертками и кульками. На его грязном от масла и заводской копоти лице сияло торжество.
— Готовь, хозяйка, самовар! Гости будут! — объявил он прямо с порога и протянул ребятам кулек с конфетами: — Вам от зайца гостинцы. Это тебе подарочек. Сам выбирал, примерь-ка.
Голубой шелковый полушалок, с набивными цветами, пришелся Александре Максимовне к лицу.
— Гляньте, ребята, какая у нас мама красивая! — залюбовался Иван Васильевич. Но Федя заметил, что мать вроде не рада подарку. Перебирая кисти полушалка, она не сводила с отца беспокойных глаз.
— Чем же все кончилось?..
— Наша взяла! А как же иначе? Прижали мы хозяев, отвечают, что согласны на один час уменьшить рабочий день. И никаких штрафов. Заработок выплатили за все дни до единого. Да еще с прибавкой за лишний час. А как же? На работе мы были? Были! И в табелях отмечено. Значит, все по закону.
Но знаешь, что замечательно? Военнообязанные нас поддержали. Как тяжело им приходится! Измученные, голодные. А как узнали про забастовку — ни один не согласился работать. «Не будем мешать доброму делу», — и все тут. Вот что значит рабочая солидарность! А теперь водички бы мне, да побольше, погорячей.
Отец разделся до пояса.
— Вот сегодня руки так руки, рабочие, — приговаривал он, громко отфыркиваясь. Умывался долго, с большим удовольствием.
Повеселевшая жена захлопотала возле кухонного стола. Александра Максимовна была хлебосольной хозяйкой и любила угощать гостей. Поминутно она открывала крышку сундучка, в котором хранились продукты, мешочки с крупами и изюмом еще с довоенного времени.
На обратной стороне крышки пестрела яркая картинка из журнала «Нива» — богатырь Илья Муромец верхом на коне.
Федя смотрел на эту картинку, а в голове складывалась целая сказка. В лице богатыря ему виделись и отец, и дядя Аким, и Тимофей Раков, и все, кого он знал на заводе. Только этот богатырь не в шлеме и не в латах, а в рабочей косоворотке с засученными рукавами. И лицо как у отца, веселое.