Михаил еще походил по комнате, потом остановился возле Кущенко, достал из-за пазухи какую-то бумагу:
— Комитет избрали мы из тех, которые побойчее, потолковее. Вот протокол собрания, список комитета. Поверишь, товарищ Кущенко, туда мы пешими шагали до самой станицы. А домой — в ковровой кошевке, вожжи гарусные с кистями, а под дугой шеркунцы. С почетом проводили, как дорогих гостей.
— А где же ты, гость дорогой, этакую гулю схватил? Кто тебя угостил? — Иван Васильевич указал на перевязанную голову Михаила.
— Оплошка вышла, не постерегся, — засмущался Михаил. — Подхорунжий один палкой огрел, когда мы в кошевку садились. И откуда его черти выдернули? Сперва синеньки-зелененьки замелькали. По дороге отошло.
— Вот варнаки, порешить хотели человека! — не выдержал Егор Прохорович.
— Офицерье-то вместе с атаманом из станицы на конях угнали. Верхами, — добавил Михаил.
Иван Васильевич прошелся по кабинету из угла в угол.
— Да-а, — протянул он, останавливаясь возле окна. — Лютуют враги. Тебя палкой огрели, на Степана Ивлева волкодава с цепи спустили, других товарищей в темный холодный амбар закрыли. И не зря из станицы удрали: слетаются, как воронье, в одну стаю. Трудно, товарищи, очень трудно. Но бедный люд Советскую власть принял, не даст в обиду. А это — главное! Надо только собрать всех в один крепкий кулак. Тогда нам никакой враг не страшен. Понимаете, Егор Прохорович, чья теперь земля? Народная земля, дорогой товарищ! Вы и владейте ею.
— Понимаю, как не понять. За нас бьетесь. Мы уж про то наслышаны. Да казачки послали меня, говорят, узнай, как следует, Егор… Только… бумагу бы нам почитать. Декрет, который Ленин подписал…
— Декрет? Пожалуйста! — Михаил с готовностью вытащил завернутую в тряпку замусоленную бумагу.
— К вам, Егор Прохорович, обязательно приедут. Не сегодня, так завтра, — пообещал Кущенко.
— Давайте я, — с готовностью вызвался Михаил.
— Куда ты с пробитой головой? Подлечись, другие поедут…
„Казацкий сын“
…Вошел человек среднего роста с темно-русой короткой бородкой. Одет он был по-дорожному, в овчинном полушубке. Под мышкой держал огромные меховые рукавицы-шубенки.
— Докладываю, Иван Васильевич. Поехал я в путь-дорогу, — забасил вошедший. — Рысачок возле Совдепа.
— Добре, Петр Николаевич. Тебя-то нам и надо, казацкий сын! — обрадовался Кущенко. — Земляка с собой прихватишь. А то ему пешком далеконько.
— Никак сынок нашего хорунжего Николай Митрофаныча? — Егор Прохорович даже обошел вокруг, чтобы убедиться, не ошибся ли. — Петро и есть! Сосед мой! Вот где встретились! Ты поди тоже советчик? Большевик, али как?
— Еще какой! За бедных, за Советскую власть жизни не пожалеет, — подхватил Иван Васильевич. — И нужды ваши знает. Вот и направляем его по станицам с казачками поговорить.
— Давненько я не был у родителя. Как вы там поживаете? — пожимая руку земляку, спросил Трясин.
— Да ведь кто как… Ох-хо-хо… Всяко живем: одним бог помогает, от других отворачивается…
— К кому же это он такой добрый? К тем, кто побогаче, наверно? Но бог-то ни при чем: это вы им помогаете, спины гнете. А они богатеют. Верно я говорю? — Трясин сбоку заглянул в лицо Егора Прохоровича. А тот опустил голову и смотрел на свои подшитые пимы, словно видел их в первый раз.
— Истинная правда, Петро Николаич. Я на одного этак-то всю страду робил, думал, с деньгами буду, оклемаюсь. Опять же погорел я в третьем годе. Осенью пошел к нему: расплатиться, мол, надо бы… Он тут и давай мне по пальцам загибать: лошадь брал? Брал. Молоко детишкам таскал, пока корова не доила? Таскал. Ну и… вот тебе бог, а вон порог…
— Ну и живоглот! Доберусь я до него, как в станицу приеду! — возмутился Трясин.
— Не пойдете вы против него, Петро Николаич, — вздохнул Егор Прохорович. — Мне и говорить-то об этом неловко…
— Почему? А-а, это, наверно, мой батюшка вас обобрал? — догадался Трясин и заходил по кабинету. — Нет, каков! Вот уж с ним-то я по-свойски поговорю, по-сыновнему. Я ему покажу наши Советские законы! Все отдаст, что полагается: он хоть и пакостливый, да боязливый. Сам принесет, будьте уверены, Егор Прохорович. Нет-нет, мешкать нельзя, поехали! С нашей станицы и начнем порядок наводить…
В коридоре еще некоторое время гудел воинственный бас «казацкого сына».
Иван Васильевич посмотрел в окно вслед отъезжающим и повернулся к Ахмету:
— Видишь, как трудно строить новую жизнь? С родным отцом приходится схватываться за нее. А теперь говори, как дела? Худо живешь?