Такие люди не умирают…
Осенью Федя пошел в школу. Но проучился только до холодов. Однажды вернулся домой расстроенный, положил сумку с книгами в угол и полез на печь, где сидели Марийка с Сережей. Мать была дома: прибежала покормить ребят. Нужда заставила Варьку пойти в няньки, и она появлялась теперь изредка.
— Ты что сегодня рано?
— Из школы выгнали…
— Только этой беды не хватало! За что?
— Сеньку лавочникова излупил.
Федя больше ничего не сказал, ожидая расспросов матери. Но она молчала и сидела, опустив на колени руки.
Феде стало жаль ее. За несколько месяцев с той поры, как погиб отец, мать постарела. На ее лице появились морщины, а глаза всегда были грустными. Когда она по утрам расчесывала волосы, Федя заметил в них серебристые пряди.
Федя видел, как мать походила по кухне, села возле стола, уронила голову на сложенные руки и о чем-то задумалась. Она часто так сидела и думала.
— Мама, я не виноват. Это он, Сенька, папу обругал, говорит: «Туда ему и дорога». — Федя соскочил с печки, сел рядом с матерью, обнял ее за похудевшие плечи.
— Смолчал бы уж ты, сынок…
— Ну да, как папа говорил? Сам в драку не лезь, но обиды никому не прощай. Сенька будет обзываться, а я молчи?! Как бы не так!
— Ладно, Федюня, переживем и это.
В потемках пришел Аким Иванович. Он часто заходил навестить семью друга, о котором горевал. Почти каждый раз приносил немного денег от заводского комитета.
— Поселок будто чумой поразило: ни огонечка. Люди боятся лампу засветить, чтобы не нагрянули. Ну и жизнь пошла, хуже не бывает, — заговорил старый коновозчик, отряхивая у порога шапку от снега.
— Куда уж хуже. В воскресенье у вахмистра гулянка была — натерпелись мы страху. Офицерье с казаками перепились, высыпали на улицу и давай из баловства палить. Я ребят в подпол загнала, сама с ними всю ночь просидела. Им ведь за людей не отвечать…
— Отвечать-то все равно придется. За все спросим, — отозвался из темноты Аким Иванович.
Александра Максимовна засветила лампу, но так прикрутила фитилек, что огонь был еле виден.
— Расскажи, что на заводе делается, — попросила она гостя, когда тот сел на лавку и закурил трубочку.
Александра Максимовна всегда расспрашивала о заводских делах и новостях. Осенью белочехи разгромили завод, погрузили на платформы станки из мастерских и увезли в Сибирь. Грузили, конечно, не сами, заставили рабочих, угрожая расправой. Кое-что заводским удалось припрятать. А лобовой станок Ивана Васильевича так и остался в опустевшей мастерской. Он был настолько громоздким, что его не смогли сдвинуть с места. Конечно, сделали вид, что не смогли…
— Что на заводе? — развел руками Аким Иванович. — Ходят люди на работу, а делать нечего. Без оборудования какие заработки? Вот мы и наводим порядок, скребем, чистим, изо всех углов мусор выгребаем. После переворота, как побывал завод в наших руках, — сердцем к нему приросли. Только и разговоров: «Придут наши — весь завод по винтику соберем». Надеются люди, верят…
— Скорей бы уж, — вздохнула Александра Максимовна.
Федя прислушивался к разговору старших и ждал удобного момента. Когда замолчали, тихонько попросил:
— Дядя Аким, расскажите про папу…
— Про твоего отца, паренек, без конца можно рассказывать, — оживился гость. — Редкой доброты был человек…
Под окнами заскрипел снег. Александра Максимовна еще прикрутила фитилек. Стало совсем темно. Но тревога оказалась напрасной: пришли Николка с Ахметом.
— Это мы… может, сделать чего надо, подсобить… — начал Николка, оправдываясь за непрошеное вторжение.
— Ничего не надо, ребятки, присаживайтесь. Подвинься, Федюня, — встретила друзей Александра Максимовна.
Когда все уселись, Аким Иванович продолжал:
— Он ведь не здешний родом-то, Иван Васильевич. Молодым вместе с отцом, Васильем Никитичем, прибыл сюда из-под Воронежа, из деревни Гудаевки. Не зря она так называлась: народ в ней жил неспокойный, все гудел и гудел. Против царя, значит, шел и против господ. Сказывал Василий Никитич, как гудаевских мужиков плетьми драли, в Сибирь на каторгу ссылали. Только не унимались они…
Дошел черед и до твоего деда, Федюня. Приказ ему был такой: собираться в ссылку на Урал, пожизненно. Сложил он узелки-кошелки да пятерых ребят-сирот и отправился вместе с другими, такими же ссыльными. С ним сестра, тетка твоя Арина, поехала по своей воле. С сыном Афоней, дядей твоим. Вон какой теперь Афоня вырос! Отца у него не было, а у деда бабка померла. Вот брат с сестрой и договорились помогать друг другу. Ребят поднимать, чтобы легче было, — неторопко рассказывал Аким Иванович, то и дело обращаясь к Феде. Но Николка с Ахметом понимали, что рассказывает он для всех, и внимательно слушали, кивая головами.