— Ты в любом случае могла бы выйти за меня, — мягко произнес Тедди. — А я отпустил бы тебя в Оксфорд.
— Балда, — выпалила Ивлин. Ей хотелось от досады топнуть ногой. — Речь не только обо мне, — растолковала она. — А обо всех нас! Обо всех женщинах! Как могут женщины жить вот так? Как женщины вроде мамы могут просто жить — словно им все равно? — Ее глаза гневно сверкали.
Она великолепна, думал Тедди. Как святая Тереза, или Жанна д’Арк, или какая-нибудь богиня — Афина или Диана, из тех, которые носятся на колесницах, исполненные праведного негодования. Желание поцеловать ее усилилось, от него трепетало все тело. Это не на шутку тревожило его.
— О да, — поспешил отозваться Тедди. — Скверное дело, как ни крути. — И он начал набрасывать львицу, и его львица следовала за нарисованной Ивлин. — Вот только, прошу меня простить, если твои родители запретили, что тут можно сделать?
— К чертям родителей! Речь не о маме с папой! — Она перестала вышагивать по комнате и повернулась к Тедди.
— Так вот оно что, — дошло до него. — Ты про суфражисток, да?
— А если и так, что из того?
— А-а. — И он повторил: — Вот оно что. — Он отложил карандаш и потер глаза, соображая, с чего начать.
О Мэй и ее матери
Через неделю после того, как Ивлин купила у нее экземпляр «Голосов женщинам» и получила в придачу обещание будущего без войны, Мэй Торнтон завтракала вместе с матерью.
— И тогда мисс Эйтчсон сказала, что Боудикка — ошибка природы и разве хорошим девочкам вроде меня стоит подражать таким варварам, как она? А я ответила, что все равно буду. По-моему, это просто блеск — быть Боудиккой, разъезжать на собственной колеснице, сражаться против римлян, только я сказала мисс Эйтчсон, что на месте Боудикки я не пошла бы воевать, потому что я из семьи квакеров, а мы пацифисты. Сказала, будь я Боудиккой, я пустила бы в ход дипломатию и политические уловки. А мисс Эйтчсон сказала, что леди не подобает вмешиваться в политику. Но я считаю, если в твою страну вторглись римляне, надо же что-то делать, правильно? Даже если вместе с ними появилось и центральное отопление, и хорошие дороги. Но мисс Эйтчсон просто увильнула от разговора, сказала, что сейчас мы проходим не римлян, а Генриха VIII. А по-моему, Генрих VIII был тот еще негодяй — правда, мама? Не очень-то это по-королевски — рубить головы женам, пусть даже они и в самом деле ведьмы, я так считаю. А ты?
— Не закапай яйцом школьную юбку, милая, — отозвалась миссис Торнтон, которая читала какое-то письмо и хмурилась. — Впрочем, я всегда считала Генриха VIII страшным человеком. Мистер Фрейд наверняка обнаружил бы у него в подсознании какую-нибудь кошмарную жуть. Право, мне следовало бы явиться в эту твою школу с жалобой. Слишком уж она викторианская. Я уже говорила мисс Купер, что охотно приду, чтобы прочитать девочкам лекцию о подлинной истории матриархального общества, но она так и не соизволила ответить.
Мэй с матерью жили в узком доме рядовой застройки на одной из наиболее респектабельных улиц Бау в лондонском Ист-Энде. Отец Мэй руководил бесплатной школой для бедных, он умер, когда ей был год от роду. Друзья матери думали, что после его смерти она переберется в более приличный район Лондона. Но она продолжала жить все там же.
Их дом, республика уюта и беспорядка, был полон книг, музыки и зажигательных идей. Миссис Торнтон: вегетарианка, суфражистка, пацифистка, квакерша и сторонница фабианства, сочувствовала большевикам и верила, что женщинам нужна более удобная одежда. За матерью и дочерью присматривала их экономка миссис Барбер, которая «ходила» за миссис Торнтон с тех пор, как та была еще новобрачной, и выслушивала ее идеи чуть обиженно, но безропотно. Миссис Торнтон подсовывала ей бесчисленные брошюры и статьи, в которых доказывалась польза чечевицы и вигны для пищеварения, но экономка упорно оставалась при своем мнении.
«Вам, конечно, виднее, дорогая, — словно говорила она, — но разве плохо иногда съесть славную отбивную?»
Совсем крошкой, пяти или шести лет, Мэй старательно наклеивала марки на конверты в помощь делу суфражисток, подолгу просиживая в помещении Международного альянса за избирательные права женщин. Ее семилетнюю, в белом батистовом платьице и с плакатом «За домашний очаг», сфотографировали возле Букингемского дворца. В возрасте десяти лет она познакомилась с Гербертом Уэллсом, пожала ему руку и с живым интересом спросила, действительно ли он считает, что на Марсе есть люди.