…Морозов обшарил обеими руками канат и не нашел свободной пряди. Он глубоко и облегченно вздохнул, выпустив облачко шипящих воздушных пузырьков. Наконец-то! Канат надежно сращен с цепью.
Самое трудное осталось позади. А волнение нарастало все больше. Морозов забылся от радости настолько, что хотел сказать товарищу привычное «давай», но лишь булькнул губами.
Олаф Ларсен сам с трудом сдерживал охватившее его радостное нетерпение. Частое подергивание линя передало наверх: «Все готово!»
С кормы ответили: «Внимание! Сейчас пойдет якорь!»
Придерживаясь за балер руля, Морозов и Ларсен не отрывали взглядов от тускло отсвечивающих под лампой лопастей винта.
Наверху загрохотало, гулко, до боли в ушах- пошел якорь.
Канат скользнул вниз и легко сорвал половину витка, с которой так и не справились оба аквалангиста. Тугой, как шест, он замер, уходя в плотную темень.
Наконец-то! Медленно двинулись лопасти винта. Отливая матово-серебристыми бликами в падающем сверху свете лампы, они сделали полный круг, сняли первый виток с гребного вала. Еще виток…
Волнение Морозова все нарастало. Чем ближе к гребному валу, тем сильнее спрессован на нем перлинь, натянутый могучей тягой винта.
Вдруг Морозов радостно булькнул ртом и чуть не хлебнул воды. Ведь если сила,спрессовавшая канат, возрастает по мере приближения к гребному валу, то и тяжесть, нависшая на перлине, непрерывно увеличивается. Метр якорной цепи на судне такого размера, как «Гертруда», весит килограммовв шестьдесят. Если вытравят двести метров цепи, то мертвый груз, повисший на канате, увеличится на двенадцать тонн. Такая нагрузка плюс якорь сорвут что угодно. Лишь бы канат выдержал.
И словно подтверждая мнение Морозова, винт несколько ускорил шаг. Из-под каната выглянул лоснящийся черный металл. Еще виток и еще… Конец перлиня оторвался от гребного вала и стремительно исчез в темной глуби. Лишь на одной из лопастей винта лениво кружил обрывок сетки…
Радостные, возбужденные победой аквалангисты срезали ножом сетку с лопасти винта, сняли с руля лампу, сумкуса инструментами и поплыли к штормтрапу.
Морозов первым ухватился за скользкую ступеньку.Но стоило ему выбраться из воды по пояс, как он почувствовала страшную слабость.С трудом поднялся он на несколько ступенек и бессильно повис на полусогнутых руках, чувствуя, что онемевшие пальцы готовы разжаться, выпустить штормтрап… Жадно хватая воздух широко раскрытым ртом, Морозов слывшая внизу частое, неправдоподобно громкое дыхание Олафа?» Ларсена. Товарищу пришлось не легче.
Олаф Ларсен был старше Морозова и понимал,что ложное самолюбие удесятеряет опасность.С трудом придерживаясь одной рукой за штормтрап, он другой нащупал страховочный линь и несколько раз сильно дернул его. Наверху поняли сигнал. Линь натянулся. Тело сразу стало легче.
Хватаясь непослушными пальцами за ступеньку, Морозов подтягивался к ней, напрягая все тело. А оно становилось все грузнее, порой почти повисало на придерживающем его лине…
Чьи-то крепкие руки подхватили Морозова, перевалили через фальшборт, поставили на непослушные, трясущиеся ноги. Как во сне слышал он радостные голоса, отрывистые приказания Джима Олстона.
Морозов стоял, поддерживаемый Петром Андреевичем и Алешей,и искал взглядом Олафа Ларсена. Не сразу узнал он в обмякшей мешковатой фигуре, повисшей на руках товарищей,статного норвежца. «Неужели и я такой же?»- невольно подумал Морозов.
Олаф Ларсен тоже искал его. С трудом переставляя ноги,подошел он к напарнику и остановился рядом с ним.
В общей радостной сумятице один лишь Джим Олстон стоял с самым невозмутимым видом.Он понимал,что испытывают сейчас аквалангисты, и не хотел портить минуту, которая останется у молодых людей в памяти на всю жизнь. Вот почему капитан всем своим официальным видом показывал: я жду вас.
Чьи-то дружеские руки сняли с Морозова и Ларсена маски, кислородные приборы, ненужные больше мокрые тяжелые шапки.
Олаф Ларсен с усилием выпрямился и хриплым голосом доложил.
- Гребной вал чист.
- Можете отдыхать.- Джим Олстон вскинул два пальца к шапке.- Я освобождаю вас на сутки от вахты.
…Морозов не помнил, как он оказался в каюте, кто и когда стянул с него гидрокомбинезон, фуфайку и вязаные толстые штаны. Не помнил он, как уложили его на койку.
Грубые руки усердно терли спину. Казалось, еще немного- и они сорвут с нее кожу. Но Морозов не чувствовал ничего, кроме навалившейся на спину и мешающей дышать тяжести.