— И как сказал в «Капитале» Карл Маркс…
В стороне стоят несколько евреев, не спуская глаз с тех, кто быстро, второпях, пока не стемнело, опускает в могилу изрубленные тела. Евреи неспроста наблюдают за погребением: им нужно распознать тех галицийских парней, которые так бодро кричали: «Я им задам перцу!.. Я им!..»
Но разве тут кого-нибудь опознаешь? Может, только немногих, по красным кавалерийским штанам или серебряным пуговицам на иноземном мундире.
А потом оратор подходит к засыпанной могиле и говорит, обращаясь к кускам иностранного мяса:
— Покойтесь с миром, товарищи…
И молодецки отдает бойцам команду:
— Кругом! Марш!
Лишь тогда евреи в талесах[12] приближаются к песчаному холму и, сгрудившись в кучку, робко опустив глаза, чуть слышно бормочут:
— Исгадал веискадаш шмей рабо[13]…
Им вторят шепотом ровные ряды тополей вдоль дороги. Желтый песок осыпается под ветерком, по свежей могиле ползут тени, и кажется, она движется, будто куски мяса шевелятся в тесноте и прислушиваются к чужим, далеким, древним словам, которые проникают к ним через тонкий слой земли.
1923
Профессор Аркадий Грицгендлер
1
Профессор Аркадий Грицгендлер сидел за огромным черным роялем. В комнате раздавались тихие, печальные звуки шопеновского ноктюрна. Профессор репетировал в последний раз.
На узкой кровати, вплотную придвинутой к роялю, примостился Бер Бройн, молодой человек с острой, как у Христа, бородкой и нежной, невинной шеей, словно уготованной для жертвенного ножа. Он раскладывал на столике зеленые и красные билетики и считал, черкая карандашом на клочке бумаги. Бер Бройн то и дело морщил лоб и качал головой — верный признак, что он расстроен.
А расстроиться было отчего. Сосед, профессор Грицгендлер, дал ему тридцать билетов на свой концерт, чтобы Бер их распродал. Два билета Бер подарил знакомым девушкам и не продал ни одного. Концерт должен состояться сегодня вечером, на всех стенах расклеены афиши — зеленые афиши с огромными черными буквами. И сегодня же вечером Бер должен внести недельную плату, а для этого надо продать двадцать восемь мятых, засаленных бумажек. Он считал и считал, хотя все и так было ясно, и Бер морщил лоб и качал головой — верный признак, что он огорчен.
Даже вдвойне огорчен.
Во-первых, он рассчитывал, что на деньги, вырученные от продажи мятых бумажек, он сможет купить себе «Жизнь животных» и еще справочник растений в придачу. Почти каждый день, когда он идет на работу, уличный книготорговец останавливает его, показывает на несколько томов Брема в тисненных золотом переплетах, будто даже не сомневается, что именно он, Бер Бройн, должен их купить, и подмигивает:
— Недорого, молодой человек…
Во-вторых, он зол на себя за свою слабохарактерность. Понятно, что согласно любым моральным принципам надо бы собрать эти бумажки в горсть и швырнуть профессору прямо в самодовольную физиономию:
— Заберите свою подачку… Никому ваш концерт не нужен…
На секунду он даже почувствовал, как теплая волна поднялась от сердца к голове, а руки так и зачесались что-нибудь натворить. Но, повернувшись к роялю, он замер с открытым ртом, и язык прилип к гортани.
Профессор Грицгендлер сидел на стуле, выпрямившись во весь рост и вытянув длинные ноги. Пальцы плавно скользили по клавишам.
Бер Бройн вытянул нежную, беззащитную шею и застыл, выставив вперед бородку.
Он никогда не мог выдержать профессорского взгляда. Всякий раз, когда сосед пристально, не мигая, смотрел на него, Беру казалось, что перед ним восковая фигура из паноптикума, и почему-то начинало пахнуть ватой, уксусом и больницей. А сейчас Грицгендлер уставился в одну точку, его глаза заволокло пеленой, и он очень похож на слепого нищего, из тех, что никогда не мигают, а женщины боятся им подавать, потому что тоже можно ослепнуть. Узкое лицо профессора, всегда напоминающее оттенком холодный рыбный суп, сейчас выглядит грязновато-бледным, как побеленная стена, испачканная сажей. Плечи, обычно сутулые, но сейчас высоко поднятые, как стропила под кровлей, отражаются в черной глубине инструмента. Обугленный мушиный трупик утонул в расплавленном сале свечи, танцующий огонек, словно нимб, освещает голый профессорский череп, и Беру Бройну кажется, что за роялем сидит покойник. Знакомый покойник костлявыми пальцами играет песнь мертвецов.