— Ипукпак милгогим…[15] Бецнуфи бецафцим…
Мелюзга вторит хором:
— Гилгулим! Цифцуфим! Мимлолим!
Такой гвалт, что оглохнуть можно. Мы повторяем за учителем непонятные слова, но они сливаются в сплошной гул, ничего не разобрать, и вот уже каждый выкрикивает первое, что в голову приходит:
— Всесожжение… Жертва… Жир Господу… Всесожжение…
Ребе стучит по столу рукояткой плетки и орет:
— А ну, еще раз, негодники, сначала!.. Вот сейчас встану, шкуру спущу… Веойло и мирная жертва…
Но шум не прекращается, никто даже себя не слышит, не то что других. Угроз учителя мы не очень-то боимся. Нелегко нашему реб Майеру подняться с кресла, «причиндальцы» мешают. Так что сидим себе, придумываем всякие фокусы, чтобы развлечься. Можно мух ловить. Поймаешь, оторвешь ей крылья и с огромным интересом наблюдаешь, как муха, которая только что летала и жужжала, теперь, голая, быстро-быстро ползает по странице Пятикнижия и не знает, куда деваться. Мух покрупнее можно «запрячь»: берешь соломинку, одним концом втыкаешь в зад одной мухе, другим концом — другой. Мухи тянут каждая в свою сторону, а сдвинуться с места не могут…
Солнце жарит все сильнее и сильнее. Столбы пыли такие густые, что, если сунуть руку, она вспыхивает золотом. За мутными стеклами порхают птицы, щебечут, рассказывают о вольном ветерке, полях, лесах и реках, но ребе не разрешает даже окно открыть. Сквозняка боится. День тянется, как смола, очень хочется на улицу, и вот начинается:
— Ребе, мне выйти надо… Ой-ой, ребе…
— И мне! Скорее!
Малышня слышит и подхватывает:
— Ребецн[16], и мне тоже…
— И мне! Правда…
В хедере переполох. Ребе знает, что мы лжем, но что поделаешь? Не отпустить-то тоже нельзя. И он начинает выяснять:
— Сколько раз ты уже сегодня ходил?
— Один.
— Вранье, два!
— А я ни разу еще…
— Ребе, неправда, ходил он! А вот я нет…
— Ребе, честное слово!
— Брехун.
— Сам брехун!
— Губошлеп…
— Горбатый…
— Ребе, а он сказал на вас «хромой пес»…
— Ребе, вранье! Это он вас называл «Майер-коза»…
Наконец, после долгих выяснений, препирательств, доносов и тычков мы кидаемся вниз по крутой лестнице, но учительница смотрит в окно, следит, вдруг обманем. Поэтому мы прячемся за мусорным баком в дальнем углу, чтобы спокойно глотнуть свежего воздуха.
Во дворе жизнь бьет ключом. Парни в фуражках с лакированными козырьками, «студентишки», как называет их наш ребе, играют в чижа. Другие обвязали ком тряпья проволокой — сделали мяч и гоняют его по двору. Здесь же, под открытым небом, работает позументщик, свивает шерстяные и шелковые шнуры, бегает, босой, туда-сюда. Охота подойти поближе, посмотреть, но учительница все следит через окно, и нам нельзя высовываться из-за бака.
— Да подвинься ты! — говорит один другому, измеряя руками место. — Расселся. Не один тут…
Вдруг во дворе появляется кацап с кадкой «морожи» на голове, точь-в-точь Мелхиседек, выходящий навстречу праотцу Аврааму, с картинки из тайч-хумеша[17]. Мы сразу забываем, что надо прятаться, и летим к нему наперегонки:
— На три копейки! На копейку!
Но ребецн уже тут как тут. Размахивает плеткой:
— А ну, живо наверх, мерзавцы! Сейчас всех к скамейке привяжу!
Она всегда из себя выходит, когда мы покупаем «морожу».
— Эта дрянь, — говорит, — из яиц с кровью делается[18].
Но мы знаем, что вообще-то причина не в этом. Она сама готовит лимонад. Бросает в ковшик воды кусок льда, гнилой лимон, добавляет соду. Размешивает половником и кричит:
— Быстро по копейке, пока пузырьки не вышли!
Лимонад теплый и отдает спитым чаем, но деваться некуда, приходится покупать, и чем скорей, тем лучше: когда пузырьки выйдут, это уже просто отрава… И ребе за это делает вид, что не замечает наших шалостей. Прикрывает глаза и только чуть слышно бормочет, будто в полудреме:
— «Усейс» — «и пятно», «весапахас» — «и лишай», «везов» — «и истекающий гноем»…
Мы повторяем за ним, а сами играем под столом в билетики:
— «Усейс» — «и пятно», один грош ставлю…
— «Везов» — «и истекающий гноем», еще один сверху…
Суббота, после трапезы.
На столе вокруг закапанных воском подсвечников валяются объедки: кусочки халы, рыбьи кости, огрызки яблок, семечки из изюмного вина — мусор, который в субботу нельзя убирать. Керосиновая лампа погасла и отбрасывает жутковатую, неживую тень.
17
«Тайч-хумеш» — перевод Пятикнижия на идиш (1608 г), сделанный для женщин и простых людей раввином Ицхоком бен Шименом Гакогеном. Впоследствии тайч-хумешем стали называть любое переложение или перевод Пятикнижия на идиш, в том числе и чрезвычайно популярную книгу «Цеена у-реена», написанную в конце XVI — начале XVII в. рабби Янкевом бен Ицхоком Ашкенази.