— Должно быть, выкрест, — заметил один. — Не надо бы с ним рядом находиться…
— Почему же? Может, и не выкрест, — возразил другой.
— Еврей — офицер?
— А как же барон Гинзбург? Говорят, он даже трефного не ест.
— А я думаю, это гой, — вступил в разговор третий, — просто гой, но ученый, святой язык знает…
— А кидуш? Кидуш откуда?
— Ну и что? Поп, например, может не только кидуш знать, но хоть всю Тору…
— Слушайте, — вмешался реб Нусен, тот, что обучал девочек грамоте, — а пойду-ка я да спрошу у него. Я ведь тоже в солдатах служил…
Евреи расступились, пропуская его к двери.
Учитель Нусен снял шляпу и, выпятив впалую грудь, вытянулся по стойке смирно.
— Ваше благородие… — начал он, как когда-то учили в казарме, и вдруг громко икнул.
Офицер смотрел на него насмешливыми черными глазами, но реб Нусен все не мог унять икоту, и офицеру надоело ждать.
— Тумтем[26]! — бросил он в сторону реб Нусена.
Нусен вышел, совершенно смущенный.
— Тумтем! — завопили мальчишки. — Реб Нусен Тумтем!
Офицер пил стопку за стопкой, не забывая перед каждой нараспев повторить кидуш.
Когда собрался прочь, сам взял в руки вожжи и чуть не въехал в лавку, где продавались глиняные горшки. Проезжая через местечко, он посылал всем встречным девушкам воздушные поцелуи и кричал:
— Красавица! Выйдешь за меня замуж?
Девушки убегали, заливаясь краской, а евреи провожали глазами поднятое пролеткой облако пыли и хмурились:
— Сумасшедший? Полоумный?
Только к вечеру в городе появились солдаты, сразу заполонили все лавки. Рассказали, что разбили неподалеку лагерь, что простоят тут до конца лета и что у них есть дешевое сукно и кожа на продажу.
Когда их спрашивали об офицере с черной бородкой, отвечали:
— А, Хайкин! Он не старший офицер, всего лишь поручик, врач.
— Он что, сумасшедший? — допытывались евреи.
— Черт его знает, — отвечали солдаты, — трудно сказать…
2
Доктор Хайкин стал в местечке частым гостем. Приезжал на своей двухколесной пролетке каждый день, и в местечке становилось весело.
— Вон он едет, сумасшедший этот, — показывали со всех сторон пальцем. — Давненько не видали.
Он все время придумывал что-нибудь новенькое. Однажды купил леденцов и стал разбрасывать их по площади. Тут же набежали мальчишки из хедера. Ловили, хватали, а он стоял посредине, как меламед, что читает с учениками «Шма Исроэл» у постели роженицы, и выкрикивал:
— Бехол левовхо! Увехол нафшехо! Увехол меэйдехо![27]
В другой раз достал из кошелька несколько серебряных двугривенных и подбросил в воздух. Нищие, торговки, дети, катаясь по земле, дрались за них, как собаки за кость, а он смотрел и хохотал.
— Лови сорок грошей! — кричал, подражая польскому выговору, и кидал еще одну монету.
Брал у реб Шлойме-Дувида несколько бутылок водки и наливал всем, кто проходил мимо. Или часы напролет просиживал в лавке у торговки Фриметл, где продавались сласти и пряности, и заигрывал с девушками.
В лавке Фриметл всегда пахло миндалем, сладостями и юными девами. У этой Фриметл было восемь дочерей-хохотушек, одна краше другой. А у каждой дочки — по несколько подружек, которые все время сидели в лавке, щелкая орехи, и Хайкина оттуда было метлой не выгнать.
Он кульками покупал орехи и конфеты, запускал руку в мешок, вытаскивал горсть изюму или миндаля и наделял девушек.
— Капоросхем![28] — говорил ни к селу ни к городу. — Гилатну[29]…
— Сумасшедший! — смеялись девушки и грызли орехи, которыми он их угощал.
Доктор Хайкин был неутомим. То пускался в пляс, перебирая длинными ногами, то напевал, шутил, рассказывал анекдоты. И вдруг хватал в объятия девушку, что оказывалась ближе, и быстро целовал прямо в губы.
— Ой, мама! — взвизгивала девушка, а остальные хохотали до слез.
— Вот же сумасшедший! — повторяли они, глядя на него с восторгом.
Карие глаза доктора Хайкина весело блестели, ему нравилось быть в окружении девушек. Алые губы, черная как уголь бородка и усы — вылитый кавказский «красавец» с этикетки на бутылке дешевого вина. Девушки глаз не могли отвести от его гибкой, стройной фигуры в облегающем мундире. Они лущили орехи и любовались его белоснежными зубами, когда он смеялся.
— А он очень недурен собой, — шептала одна другой на ухо.
— Чудо как хорош! — отвечала та, краснея до корней волос.
Безумному доктору позволялось все, даже обнимать девушек на глазах у торговки Фриметл. В первый раз она рассердилась.
27
Всем сердцем своим! И всей душой своей! И всем существом своим! (