— Ой, добрый человек, спаси мое дитя!..
В лагере Хайкину делать было нечего. Каждый день солдатам зачитывали приказ не есть сырых овощей и фруктов: в округе свирепствовала холера.
— Слушаюсь! — брали под козырек солдаты и отправлялись в набег на сады и огороды.
Как ни странно, ни один солдат не заболел, зато в местечке больных было полно, и доктор Хайкин объезжал в пролетке дом за домом.
Денег он не брал. Когда ему совали монету, он плевал на нее.
— Скажи: «Лефурконох саборис!» — приказывал он хозяйке. — Скажи: «На помощь Твою уповаю, Боже!»
Женщина смахивала слезы и послушно повторяла:
— На помощь Твою уповаю, Боже…
— На тебе, что нам негоже! — отвечал офицер и выходил прочь.
Зато он везде вел себя как дома. Со всеми был на «ты», войдя, тут же хватал девушку в объятия, усаживал к себе на колени и требовал, чтобы поцеловала в щеку.
Девушки визжали, вырывались, а родители только стояли в сторонке, отец — обнажив голову, мать — теребя передник, и смущенно, глупо улыбались с местечковым почтением к безумному доктору.
— Сумасшедший, что с него взять, — тихо говорили, опустив глаза, — полоумный…
Приходил он и в бедные дома, и в те, что побогаче, на самой площади.
— Светило! — восторгались женщины. — Профессор!
Новые пациенты появлялись каждый день, но доктор Хайкин успевал везде.
— Вон отсюда! — кричал он на мужчин, входя к больной. — Быстро!
И, еще до того как они успевали закрыть за собой дверь, приказывал:
— А ну, покажи животик!
Он так увлекся практикой, что, едва войдя, сразу брал девушек и молодых женщин за руку, чтобы проверить пульс, и велел раздеваться.
Девушки отпрыгивали в сторону:
— Вас не ко мне позвали, к ребенку! Вон он лежит, а я здорова.
Но Хайкин только рукой махал.
— Ладно, ладно. Показывай живот…
Он не постеснялся даже раввина. Как-то раз тот позвал Хайкина к жене, а доктор схватил за руку его дочь и попытался усадить на колени.
Раввин нахмурился. Держа в руке меховую шапку, в одной ермолке, покачал головой.
— Гм! — Ему очень не понравилась выходка офицера. — Это…
А Хайкин снова выкинул одну из своих штучек.
— Веяцмах![32] — бросил он в ответ.
Собравшиеся в доме евреи увели раввина в комнату, где тот вершил суд.
— Да он же совсем сумасшедший! — объясняли они раввину, крутя пальцем у виска. — Полоумный!
Покончив с визитами, Хайкин объезжал лавки. Требовал упаковать товар и отнести в пролетку. Покупал все подряд, продукты, материю. Евреи давали ему все, что пожелает, немного обвешивали, немного обсчитывали.
— Чтоб его черти взяли! Видать, денег куры не клюют… — убеждали себя лавочники.
Доктор Хайкин приказывал сложить покупки в свою двухколесную пролетку.
— Записать? — спрашивали торговцы. — На ваш счет?
— Ваякгейл[33], — отвечал доктор словом из Пятикнижия, и пролетка исчезала в облаке пыли.
Лето понемногу уходило из местечка.
По улицам, предвещая близкую осень, летали белые перья, прилипали к женским прическам и мужским бородам. Деревья, перекинув через покосившийся тын тонкие, намокшие под дождем ветки, роняли в липкую дорожную грязь перезрелые плоды. Над рыночной площадью раздавался хриплый рев бараньего рога: мальчики и юноши учились трубить[34]. А затем наступили первые заморозки.
— Холодно, — говорили женщины, кутаясь в шали.
— Подморозило, — соглашались мужчины, пряча бороды в воротники.
Каждый день на улицах, ведущих к синагоге и кладбищу, раздавался женский плач. В тот год выдался небывалый урожай слив и яблок, многие дети маялись животом, и матери бегали измерять могилы[35] или рыдать у ковчега со свитками Торы. А офицер с черной бородкой куда-то исчез.
— Куда ж он пропал? — удивлялись евреи.
— Как сквозь землю провалился, — говорили женщины и спрашивали друг дружку: — Ты не видела?
Нет, никто его не видел, хотя искали по всему местечку. Девушки в лавке Фриметл сидели грустные, смотрели в окно и молчали. Не одна из них думала, что надо бы выбрать среди подруг самую верную, которой можно поведать тайну, страшную тайну…
Но, кто бы ни приходил на ум, никому не стоило доверять… Никому.
Торговцы сидели над засаленными книгами, углубившись в кривые строчки, написанные вперемешку на святом и будничном языке, и подсчитывали долги чернявого офицерика:
— Тридцать бутылок вина — сорок, десять уток — двенадцать…
Когда с улицы доносился топот копыт, замирали, вытянув шею:
35
Чтобы помочь больному, измеряют длину кладбищенской ограды или могил. Так определяется размер пожертвования, которое необходимо сделать, чтобы человек выздоровел.