— Кажется, он!
Но это был не он, а единственный в городе гой, пожарный, ехал набрать воды в пустую бочку.
— Да чтоб тебя! — ругались на него женщины и снова закутывались в платки.
Солдаты больше не приходили из лагеря даже в аптеку за лекарствами. В местечке стало тихо, только вороны каркали на деревьях.
Но однажды, в пятницу утром, вдруг затрубила труба, и местечко тут же очнулось от дремы.
— Мам, смотри! — завопил мальчишка, вырвался от матери, которая искала у него в голове, и, подхватив полы кафтанчика, бросился на улицу.
На шоссе показалась колонна солдат с винтовками, саперными лопатами и скатками через плечо. Впереди — офицеры, одни пешие, другие в седле. Они командовали:
— Левой! Левой!
За солдатами ехали полевые кухни и телеги, нагруженные мешками и чемоданами, за ними — целое стадо быков с огромными рогами, следом — несколько санитарных карет с красным крестом. А перед каретами — двухколесная пролетка, запряженная вороной лошадью, и в пролетке — офицер с черной бородкой, в белом мундире и с саблей на боку.
Евреи вытаращили глаза.
— Да вон же он! — кричали жены мужьям. — Быстрей за ним, а то уедет! Разбойник, кровопийца!..
Лавочники со всех ног бросились к колонне, но их не подпустили.
— Куды? — закричали на них солдаты, чеканя шаг.
Евреи остановились, растерянно хлопая глазами.
— Ребятушки! — взывали они к марширующим солдатам. — Да он же нас ограбил, без ножа зарезал…
— Рав-няйсь! Марш! — прогремел офицерский бас.
Солдаты оглушительно затянули:
Из первых рядов доносилась музыка. Трубили трубы, били барабаны.
Те, кто шел позади, за обозом, скотом и полевыми кухнями, пели другую песню:
Пыль уже скрыла колонну и половину телег. Вдалеке мелькала белая фуражка доктора, становясь все меньше и меньше.
На площади появился городовой. Подошел к толпе, что провожала глазами войско, показал пальцем на кучи свежего навоза и гаркнул:
— Чего вылупились, болваны? А ну за вениками, и чтоб все чисто было! Быстро!..
1924
Кровь
1
Когда дочке шинкаря Шии стукнуло двадцать, а ее грудь стала так выпирать из блузки, что посетители в шинке просто пожирали девушку глазами, когда она подавала на стол стакан вина, реб Шия позвал жену к себе в комнату, указал на окованный железом сундук, накрытый медвежьей шкурой, мол, садись, и сказал:
— Знаешь, зачем я тебя позвал, Тирца?
Тирца прекрасно знала: Шия позвал ее, чтобы поговорить о важном деле — о судьбе их дочери Гендл. Каждый раз, когда пора было поговорить о свадьбе кого-нибудь из детей, муж звал Тирцу к себе в комнату и приглашал сесть на сундук.
В сундуке хранится все самое ценное. Там лежит их брачный договор, свиток Эстер в серебряном футляре и амулет Кожницкого магида[36]. Кроме того, там, в глиняном горшочке, спрятаны кое-какие украшения: нитка жемчуга, несколько серебряных заколок, а еще наличные в инкрустированной шкатулке.
Присесть на сундук реб Шия предлагал только в торжественный момент: когда собирался завести речь о предстоящем браке кого-нибудь из детей. Но Тирца, простая женщина, с грубыми чертами лица, большими руками и ногами, глубоко почитала мужа и понимала, что сейчас не время показывать свою сообразительность. Она опустила глаза в пол, чтобы супруг не заметил, как она покраснела, потому что в мыслях обманула его, и тихо сказала:
— Нет, Шия, не знаю…
Реб Шия погладил ладонью густую, черную бороду — такие густые, черные как смоль бороды растут только у крепких еврейских богачей — и сказал:
— Надо Гендл замуж отдавать. Пора уже.
— Пора, пора! — согласилась Тирца, еще ниже опуская голову.
Она и сама знала, что пора выдавать дочку замуж.
Эта Гендл росла как на дрожжах. К восемнадцати годам мать перегнала. Да и в шинке стала так фривольно держаться с посетителями-гоями, что перед соседями стыдно. А шинок — он и есть шинок: то все вместе в пляс пустятся, то на руках начнут бороться, силой мериться. Особенно рыжий Стефан, сынок мясника, что свиней режет. Этот Стефан недавно из училища вернулся с цацкой на фуражке.
Реб Шия, мужчина лет шестидесяти, но с молодым загорелым лицом и блестящими глазами, которые говорили, что есть в нем еще и сила, и страсть, пристально посмотрел на жену, будто хотел прочитать что-то по ее лицу, и потеребил кончик бороды.
36
Рабби Исроэл Офштейн (1736–1814), известный также как Кожницкий магид или Магид из Кожниц, — знаменитый хасидский проповедник.