— Дувидл, да ты что? — удивился реб Шия. — В колодец? Откуда воду берут?
— Подумаешь! — махнул рукой Дувидл.
— Сынок, ты же, не дай Бог, простудишься! — забеспокоилась мать.
— От омовения не простужаются, — отрезал Дувидл. — Мне так надо!
Реб Шия пытался возражать, но Дувидл стоял на своем. Каббалист и упрямец, такого не переспоришь. Еще и мать взяла его сторону. Все качала головой и сердилась, как мужчина. А Дувидл повторял загадочную фразу: «Мне так надо!»
В конце концов, совсем напуганный этими непонятными словами, реб Шия крикнул кучеру, польскому парню:
— Валенты, поставь лестницу в колодец! Быстро!
Когда жених, три раза окунувшись в ледяную воду, обессиленный (он поел только накануне, а до этого несколько дней постился), замерзший, дрожащий, захотел вылезти и одеться, у колодца уже собралась галдящая толпа гоев с урядником во главе.
— Вон он, совсем голый! — нарушали вечернюю тишину громкие крики.
— Вытащите лестницу! Пусть там и сидит!
— Тьфу, чтоб его! Колодец испоганил.
— Ноги ему за это переломать!
— Арестовать!
— Прогнать по всем улицам в чем мать родила!
— Молчать! — рявкнул урядник, перекричав всех сразу. — Дайте протокол написать, скоты.
Он широко расставил ноги, вытащил из-за голенища тетрадку, пристроил ее на спине у одного из гоев и задумался, не зная, с чего начать.
Пока урядник потел, сжимая в пальцах карандаш, к толпе подошел реб Шия.
— Эй, вы чего тут друг другу голову дурите? Бочонок пива ставлю! В такую жару пиво пить надо, а не блеять, как овцы. Что, не так?
— Так, пан Шия, твоя правда! — отозвались все хором, тут же оставив злость и облизывая усы в предвкушении прохладного напитка.
Дувидл вылез из колодца совершенно синий. С пейсов струйками бежала вода, его трясло от холода и от испуга.
Стоя под балдахином, он с первого раза не смог разбить каблуком стакан, который положили к его ногам. Парни захихикали.
— Ловко! — Они подталкивали друг друга в бок и пожирали глазами невесту, на голову выше жениха.
Со второго удара стакан раскололся.
— Хват! Силач! — одобрили гои.
Позже, когда Дувидла повели в спальню к невесте, с одной стороны его поддерживала под руку мать, а с другой — дядя, старик в восьмиугольной меховой шапочке, какие носят в Галиции. Перед свадьбой этот дядя все рассказал Дувидлу, объяснил, что плодиться и размножаться — величайшая заповедь, привел доводы из мидрашей[39] и каббалы, а под конец прошамкал беззубым ртом:
— И обниматься, и целоваться можно. Нужно даже, это тоже заповедь…
Дувидл вошел и услышал, как за спиной захлопнулась дверь. Из-за стены доносилось приглушенное пение. Вдруг все поплыло перед глазами.
В постели лежала его невеста, которую он видел чуть ли не в первый раз. Она лежала, разметав по белоснежной подушке черные волосы. Ее лицо пылало, но дышало спокойствием. Это было спокойствие очень здорового человека, который ко всему относится с улыбкой. Она лежала, закинув за голову обнаженные руки, и смотрела на тщедушного человечка, которого все-таки готова была принять, прижать к себе, когда он приблизится. Но Дувидл совсем смешался.
Он был измучен постом, еще не согрелся после холодной воды, его напугали гои у колодца, ему было одиноко среди чужих людей. Дувидла бросало в жар, когда он годами грезил об этом над Талмудом, и вот сейчас это должно произойти. Он так затрясся, что еле устоял на ногах. Закачались пейсы, задрожала редкая бороденка, смешная, нелепая тень запрыгала по стене. И Гендл не выдержала. Отвернувшись от жениха, она весело, громко рассмеялась:
— Мамочки родненькие, ха-ха-ха!
Через год Гендл все-таки родила ребенка, мальчика.
Дувидл назвал сына Симха-Бинем в честь знаменитого ребе из Пшисухи[40], однако на потомка ребе Симха-Бинем оказался совсем не похож. Это был крупный, светлокожий ребенок с прямыми льняными волосами, глуповатыми серыми глазами и носом так высоко вздернутым, что ноздри смотрели прямо вперед. Когда малыш плакал, слышно было на всю рыночную площадь.
Бывало, Гендл брала его с собой в шинок, и если она не спешила дать ему грудь, ставшую теперь еще крупнее, еще женственней, мальчик так кричал, что посетители зажимали уши.
— Эй, — подмигивали Стефану, сыну мясника, того, что режет свиней, — визжит, как твои поросята.
Стефан таращил на малыша глуповатые серые глаза и, шмыгнув носом, таким вздернутым, что ноздри смотрели прямо вперед, тренькал губами:
39
Мидраш — разновидность религиозной литературы, толкование Торы, носящее также назидательный характер.
40
Симха-Бинем из Пшисухи (1765–1827) — хасидский цадик, религиозный мыслитель-рационалист.